Элизабет Хереш - Николай II

На мой вопрос, что думают в его партии об условиях мира, он ответил: продолжать войну ради Эльзас-Лотарингии не будут и ради Курляндии тоже. Для Польши предлагается нейтральный статус под гарантии соседних держав, чтобы Россия утратила Польшу без соответствующего усиления Германии. Далее они настаивают на интернационализации проливов.

В заключение мы разобрали с Вейсом вопрос о продолжении наших контактов. Он объяснил, что кадеты в союзе с Антантой располагают неограниченными средствами для своей пропаганды. Поэтому революционеры в борьбе с ними будут сталкиваться с большими трудностями.

До сих пор он запрашивал от нас ничтожные суммы, хотя бы потому, что обладание большими деньгами сделало бы его подозрительным для собственных товарищей по партии. Эти соображения сейчас уже не играют такой роли. Чем большие средства мы предоставим в его распоряжение, тем больше он сможет совершить для дела мира. На первый случай г-н Вейс настоятельно запрашивал на апрель 30 000 франков, которые он использовал бы в первую очередь для организации отъезда в Россию важных руководителей партии. Это позволило бы также оживить связи между немецкими социалистами и русскими революционерами, а затем можно было бы ставить вопрос о финансировании движения за мир в более широких масштабах. Тогда станет ясно, будем ли мы дальше нуждаться в сотрудничестве с г-ном Вейсом. Пока что я считаю неразумным в этот решающий момент отказываться от него и тем самым обманывать его партию. Факты показывают, что он в каждом случае поставлял нам достоверные сведения и, как мне кажется, давал ценные рекомендации. Насколько это окажется успешным на практике, я, естественно, не могу судить, но и стоили наши с ним отношения пока недорого. Осмелюсь просить выделить Вейсу до 1 апреля 30 000 франков и предусмотреть последующие субсидии. Я снова встречаюсь с ним 5 апреля.

Ромберг

Касается беседы с нашим русским доверенным лицом Вейсом».

«Берн, 2 апреля 1915 года. Расшифровано.

По получении местной телеграммы № 376 от 1-го сего месяца имею честь доложить, что сегодня получил для Вейса 30 000 (тридцать тысяч) франков в Швейцарском Национальном банке.

Он сказал, что хотел продолжать реформы, но события развивались слишком быстро, а теперь уже поздно. Решение уступить трон Алексею и назначить регента было неприемлемо, потому что он не вынес бы разлуки с сыном, да и царица этого не хотела бы. Он выразил надежду, что его не вынудят покинуть Россию и что никто не сможет возражать, если он поселится в Крыму; если же это невозможно, он уедет в Англию или еще куда-нибудь. Он говорил, что поддерживает новое правительство, потому что это единственный шанс для России остаться в союзе с Антантой и выиграть войну, однако опасается, что революция может развалить армию. На прощание он добавил: «Помните, самое важное — победить Германию!».

Пока солдат приводили к присяге новому правительству, Николай предупредил соответствующее распоряжение собственным приказом — снять с мундиров царскую монограмму «Н II» (Николай II).

Мать Николая, Мария Федоровна, приехала в Могилев. Она была потрясена отречением сына. Это было самое большое унижение в ее жизни, вспоминала ее дочь Ольга, и в глазах Марии Федоровны Александра была главной виновницей происшедшего.

Вскоре после свидания Николая с матерью в ее поезде он встречается также со своим дядей, великим князем Александром Михайловичем (Сандро), который прибыл вместе с ней. Он видит, как Мария Федоровна навзрыд плачет в кресле, а Николай молча выслушивает ее и курит одну папиросу за другой.

После прощальной церемонии в Ставке Николай идет проститься с матерью. В тот же день его объявляют арестованным. Дума направляет в Могилев четырех уполномоченных, чтобы сопровождать бывшего царя в Царское Село. Поезд Николая отбывает через несколько минут после отправления поезда его матери, и, глядя в окно, как тот трогается от противоположного перрона, бывший царь пытается изобразить улыбку со слезами в глазах, рисуя в воздухе крест. Оба не знают, что виделись в последний раз.

В дневниковой записи Николая за этот день почти никак не отражены эмоции, которые он переживал еще многие часы после расставания со своей армией и матерью:

«8 марта. Последний день в Могилеве. В 10 1/4 ч. подписал прощальный приказ по армиям. В 10 1/2 ч. пошел в зал дежурства, где простился со всеми чинами штаба и управлений. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и Свободного полка. Сердце у меня чуть не разорвалось! В 12 ч. приехал к маме в вагон, позавтракал с ней и ее свитой и остался сидеть с ней до 4 1/2 ч. Простился с ней, Сандро, Сергеем, Борисом и Алеком. В 4.45 уехал из Могилева, трогательная толпа людей провожала. Мне не позволили взять с собой беднягу Нилова. 4 члена Думы сопутствуют в моем поезде! На сердце у меня тяжело, мне больно, и я глубоко опечален».

В тот же день объявлено, что семья Николая в Царском Селе посажена под домашний арест. В бурные дни, когда петроградские повстанцы уже двинулись на Александровский дворец в Царском Селе, семья была спасена решительными действиями охраны, предотвратившими катастрофу.

Генерал Корнилов, казак и преданный династии офицер, был назначен военным комендантом Петрограда [119] Корнилов был назначен командующим Петроградским военным округом, а не комендантом города. (Прим. перев.) . Это было возможно только при Временном правительстве, потому что после захвата власти Лениным осенью того же года все гражданские и военные чиновники старого режима были уволены, и тех, кто не соглашался на сотрудничество, ликвидировали. Однако в то время сохранение армейской структуры, уже заметно подорванной революционной пропагандой, считалось необходимым для продолжения войны и поддержания внутреннего спокойствия.

Корнилову было поручено объявить царской семье, что они считаются арестованными. От имени правительства он также должен был удалить придворных и слуг, которых насчитывалось несколько сот. Он собрал всех в одном из залов дворца и объявил, что они могут считать себя свободными. Те же, кто хотел продолжать службу царской семье, должны были делать это на свой страх и риск. Тут началось такое массовое бегство, что Корнилов, глядя на это, процедил сквозь зубы: «Лакеи…».

Позднее некоторые из тех, кто сохранил верность бывшему государю, погибли насильственной смертью, разделив его судьбу до конца.

Не успел поезд Николая остановиться у царскосельского вокзала, как его свиту словно ветром сдуло. Одним из немногих, оставшихся с ним в будущем, был генерал-майор свиты князь Долгорукий [120] Долгоруков. (Прим. перев.) *. Ему довелось вместе со своим тестем графом Бенкендорфом в последние месяцы пребывания семьи царя в Царском Селе, как и врачу Боткину и воспитателю царевича швейцарцу Жильяру (тот из-за войны не мог вернуться на родину), оказывать ей помощь и моральную поддержку. Они были вместе почти до самого конца.