Е. Готтендорф - Герман Геринг

Вскоре колонна двинулась. Людендорф, Гитлер и Геринг шли во главе, телохранитель Гитлера Ульрих Граф нес знамя со свастикой. Первый пост полиции, охранявший мост через реку Изар, удалось пройти без боя, но колонна смешалась, и грузовик с пулеметами оказался где-то в хвосте. Командир второго поста, стоявшего у входа на центральную площадь, приказал колонне остановиться, а затем дал команду полицейским открыть огонь. Геринг приказал штурмовикам стрелять, но тут же получил две пули: в бедро и в бок, и свалился на землю. Все смешалось. Генерал Людендорф, не обращая внимания на выстрелы, пошел вперед вместе с адъютантом; полиция пропустила их сквозь свои ряды и арестовала. Гитлер, кричавший полицейским: «Сдавайтесь, сдавайтесь!», был увлечен на землю своим телохранителем, который тут же погиб, получив пулю в голову. Участники марша бросились спасаться кто куда.

Геринг лежал на земле, истекая кровью; потом два штурмовика вынесли его с места боя и доставили в дом к торговцу мебелью Баллину, еврею. Жена и сестра Баллина промыли и перевязали ему раны, а потом его отвезли в частную клинику; никто не выдал его полиции.

Так бесславно закончился «Пивной путч». Погибли 19 человек: трое полицейских и шестнадцать членов НСДАП.

Утром Карин, все еще больная, пришла к Герингу в клинику, сопровождаемая своей сестрой Фанни. Геринг потерял много крови и лежал без движения, бледный, весь в бинтах, терзаемый болью. Впрочем, его раны оказались не слишком опасными, хотя одну из них он получил от пули, выпущенной почти в упор, когда лейтенант, командовавший полицейскими, вырвал винтовку из рук рядового, не решавшегося стрелять, и сам выстрелил в Геринга, не целясь, чтобы остановить колонну. Геринг страдал не только физически, но и духовно: он чувствовал себя обманутым и преданным и проклинал себя за то, что сыграл роль марионетки в чужих неумелых руках. Он понял, что расплачивается за собственную политическую наивность, и поклялся, что больше не позволит себе таких ошибок — если, конечно, останется жив, в чем у него пока что не было твердой уверенности.

«Пивной путч» хотя и потерпел поражение, но принес ощутимую выгоду нацистам, особенно Гитлеру: его партия и он сам за одну ночь приобрели широкую известность в Германии и в мире, тогда как до этого о них мало кто знал. Это был весомый политический капитал, который теперь следовало приумножить другим способом, обратившись к легальным методам борьбы: нужно было, в первую очередь, заручиться поддержкой влиятельных финансовых и промышленных кругов, а затем привлечь на свою сторону широкие массы избирателей. Путь к вершинам власти приобретал реальные очертания, но идти по нему предстояло тем, кто сумел уцелеть после кровавого марша в Мюнхене; неудачникам же, в число которых попал и Геринг, приходилось испить всю горечь поражения.

Спустя три дня после путча, 13 ноября 1923 г., Карин писала матери в Стокгольм из Инсбрука (в Австрии): «Вы, наверное, уже знаете из газет о том, что здесь произошло, но это только официальная версия, одобренная властями. У Германа раздроблена кость ноги; пуля прошла насквозь, в сантиметре от артерии, и в ране остались мелкие осколки и грязь, постепенно выходящие наружу. Рана (она — в верхней части бедра) сильно гноится и болит, сохраняется общее лихорадочное состояние. Да и опасность сильного кровотечения не миновала, потому что лечение запоздало. Из Мюнхена мы направились в Гармиш, на машине, одолженной у друзей (до этого мы прожили у них несколько дней в загородном доме). Там было неплохо, но когда стало известно о местонахождении Германа, у дома стала собираться толпа людей, выражавших ему свою поддержку; начались демонстрации, и мы посчитали за лучшее уехать. Мы решили перебраться в Австрию, но на границе нас арестовали, и полицейский, не убирая револьвера, доставил нас обратно в Гармиш. Там у нас отобрали паспорта, и Герман был помещен в больницу, охраняемую германской полицией. Нас спасло чудо (не могу писать подробно): ночью Германа, в одной ночной рубахе, удалось вынести из больницы, мы положили его в машину, укрыли одеялами и через два часа были уже в Австрии».

Побег из Гармиш-Партенкирхена удалось устроить благодаря помощи полицейских и штурмовиков (переодетых полицейскими); Карин пришлось также убедить мужа, давшего слово фон Кару оставаться в Гармише, что Кар не относится к его обещанию всерьез: ведь он сам нарушил такое же обещание, данное им в Мюнхене. В это время стало известно об аресте Гитлера, скрывавшегося несколько дней в доме Ханфштенгля.

Сам Ханфштенгль, целый и невредимый, тоже спасался от ареста в Австрии и делился с друзьями впечатлениями о «великих исторических событиях», в которых ему довелось поучаствовать как советнику и другу Гитлера:

«Пивной зал Бюргербройкеллер, — вспоминал он позже, — представлял собой весьма респектабельное заведение, посещавшееся, в основном, «приличной публикой», людьми из верхних классов общества; он был расположен не в центре Мюнхена, а на другом берегу реки Изар, по Розенгеймштрассе. Я приехал туда рано, часов в семь вечера, и увидел, что все место уже оцеплено полицией; полицейские, стоявшие у входа, не пустили в здание ни меня, ни иностранных журналистов, столпившихся перед дверью. Так мы и стояли, пытаясь как-нибудь проникнуть в холл и ожидая Гитлера, который и не думал появляться. Наконец, где-то через полчаса, показался его красный «бенц», который он недавно приобрел, и из машины вылезли Аманн, Розенберг, Ульрих Граф (телохранитель Гитлера) и сам Гитлер. «Эти господа — со мной!» — сказал он полицейскому тоном, не допускающим возражений, и мы все, гуськом, прошмыгнули вслед за ним мимо полицейских. На свою беду я и одна американская журналистка немного замешкались у двери, которая захлопнулась перед самым нашим носом. Я стоял с глупым видом, не зная, что предпринять, и, наконец, собравшись с духом, обратился к полицейскому: «Эта дама — из американской газеты, — воскликнул я с жаром, — и будет еще тот скандал, если речь господина фон Кара не попадет к ним вовремя!» — но он, не слушая меня, принюхивался с жадностью к запаху американской сигареты, которую закурила журналистка. Этот роскошный аромат, такой редкий в обедневшей Германии, сразу поднял наши акции, и нас пропустили; навстречу нам уже спешил охранник Гитлера, пославшего узнать, что там с нами стряслось.