Виталий Мельников - Жизнь. Кино

Утром мы выехали на лодках, а «Камбалу» оставили Китаеву и женщинам. Начинался первый съемочный день. В полузатопленном лесу нужно было снять колонию цапель. Неподалеку от намеченного места мы соорудили на двух лодках настил — получилось что-то вроде катамарана. На этот настил водрузили замаскированную ветками камеру, Фогельмана и Шнейдерова. Мы же с Володей и Гришиным должны были, стоя по горло в воде, постепенно и бесшумно подталкивать наше сооружение поближе к цаплям. Объясняться можно было только знаками. Поначалу все шло неплохо, только очень медленно. После каждого всплеска или шороха мы застывали в неподвижности, чтобы не вспугнуть птиц. Впрочем, они сидели на корягах-топляках без движения. К одной цапле, сидевшей особняком, мы стали мало-помалу приближаться. Шнейдеров поднял руку, что означало: «внимание!» Цапля тоже уставилась на нас выжидательно. Мы придвинулись еще ближе и остановились.

— Камера! — громовым режиссерским голосом скомандовал Шнейдеров.

— Стоп! — одновременно с ним крикнул Фогельман.

Его ассистент Гришин в тот момент находился под водой, и потому Фогельман забыл поставить диафрагму. К общему удивлению, цапля не улетела. Она терпеливо ждала, когда Фогельман, наконец, приготовится к съемке. Из воды с шумом вынырнул Гришин, вскарабкался на свое место и поставил-таки диафрагму.

— Камера! — снова провозгласил Шнейдеров.

Затрещала старенькая «Аскания», на которой Фогельман работал бог знает сколько лет. Цапля и тут не улетела. Она сидела на коряге и только по-куриному дергала головой. Фогельман принял это как должное. Он привык к тому, что артисты позируют перед камерой часами, пока знаменитый оператор не поставит свет и не уточнит композицию.

— Виталий! — окликнул меня Фогельман. — Переставь цаплю правее и выше — вон, на ту ветку!

Я пришел в замешательство.

— Счас, Моисеич! — сказал Володя Фогельману и деловито двинулся к цапле. Он схватил ее одной рукой за длинную шею, а другой за ноги и поставил на облюбованный оператором *censored*K. Птица стояла неподвижно, как чучело в зоологическом музее.

— Я ж говорил, что они еще молодые! — объяснил Володя. — С виду они большие, а на деле, еще нелетные птенцы. Сидят вот и ждут, когда их матери покормят. Ты, Витька, главное, гляди, чтоб она тебе глаз не выткнула! Дитя все-таки! Любит блестящее!

Первый съемочный день прошел замечательно! Фогельман был доволен. Он переставлял цапель, как ему заблагорассудится, подсвечивал их фольговыми подсветками и менял фильтры. Он велел Володе повлиять на цапель, чтобы они в нужный момент поворачивали головы, глядели в камеру и радостно хлопали крыльями, якобы приветствуя сородичей. И Володя «влиял»: он шокировал цапель разбойничьим свистом, гоготом и угрожающими жестами. Потом голодные, запуганные птенцы отупели и впали в транс. Шнейдеров прокричал по традиции: «Спасибо! Съемка окончена!», и мы отправились в заповедник, к родной «Камбале».

Постепенно у нас выработался распорядок дня. Утром, в половине шестого, Китаев объявлял «подъем», и мы прыгали в воду, чтобы очнуться и проснуться. Затем, по команде Шнейдерова «очистить палубу!», мы все отправлялись переодеваться, а Шнейдеров оставался на палубе в одиночестве. В гальюне он, как известно, помещался не полностью. После завтрака мы шли на веслах к намеченным местам съемок. Съемка в колонии цапель была, конечно же, исключением. Обычно приходилось часами выжидать и таиться, чтобы зафиксировать гнездо какой-нибудь пичуги. Иногда в засаду отправлялись с ночи и тряслись от сырости в камышах до самого рассвета. Классики — Шнейдеров и Фогельман все чаще поручали нам с Гришиным «самостоятельные задания». К камере они теперь подходили только по воскресеньям, когда жены отправлялись в Астрахань «развеяться и отдохнуть».

Тогда Фогельман приказывал ассистенту поставить камеру на палубе, в тенечке, и снабдить ее телеобъективом. Обычно этим объективом мы пользовались, когда необходимо было наблюдать за живой природой издалека и скрытно. Частенько обезумевшие от жары биологини выпрыгивали в воду прямо из окон общежития и резвились на волнах в чем мать родила. Фогельман и Шнейдеров наблюдали за этой живой природой по очереди. Все-таки знатный якут, видимо, не зря имел претензии к Шнейдерову. Владимир Адольфович был большим жизнелюбом. В отсутствие жен наша «Камбала» преображалась. Разомлевшего шефа обступали биологини, и он рассказывал им всякие экзотические и романтические истории. О наблюдениях через телевик он, конечно, не упоминал. Впрочем, всеобщая нагота уже стала привычной, а девицы — все, поголовно, были влюблены в него и прощали ему маленькие шалости.

Однажды Шнейдеров вызвал меня и вручил потрепанный режиссерский сценарий. Это был его личный экземпляр с пометками, вопросительными и восклицательными знаками. «Прочитай внимательно эпизод номер семь, — сказал Шнейдеров, — будешь им заниматься». Эпизод был про то, как некий научный сотрудник плывет на лодке по заповеднику и ему открывается сокровенная жизнь окружающей природы. Правильнее было бы сказать, что жизнь от него скрывается, так как в сценарии было написано: «уползает змея», «ныряет в воду крыса» и «взмывают над гнездами птицы».

— Если птицы летают над гнездом, значит, они встревожены, — рассуждал я, — а если, к тому же, от научного сотрудника поспешно скрываются все водоплавающие и пресмыкающиеся, то он просто неумеха или браконьер.

— С чего это ты взял, что наш биолог — браконьер? — обиделся Шнейдеров. — Мы оденем его поприличнее. Я дам ему свой шлем и бинокль! И, вообще, легче снять зверье, когда оно убегает, а вот как его к камере подманить, я, например, не знаю.

На этом разговор и закончился. Между тем, Китаев уговорил Шнейдерова снять в роли научного сотрудника самого директора заповедника, «для укрепления связей и улучшения деловых отношений». Съемкой вынужден был руководить сам Шнейдеров.

Директор заповедника явился в своем лучшем костюме и при галстуке. На фоне камышей и бакланов он смотрелся странно, а переодеть его мы не решились. Директор глубокомысленно смотрел вдаль, дергал головой, как цапля, и безнадежно каменел перед объективом. От режиссерских команд Шнейдерова он каменел еще больше. Пришлось, из дипломатических соображений, в камеру вставить пустую кассету и весь день изображать процесс киносъемки. На роль сотрудника вместо несправившегося директора тайно определили Володю-егеря, и, конечно же, Шнейдеров немедленно поручил мне «самостоятельное задание». Чтобы не смотреть в глаза обманутому директору, Китаев и «классики» неожиданно уехали в Астрахань.