Виталий Мельников - Жизнь. Кино

Тогда же мы впервые встретились и с Леней Куравлевым. Между кинематографистами Москвы и Ленинграда в то время шел особенно активный обмен актерами, режиссерами, сценаристами. По существу, это была единая киношная среда. В вагоне «Красной стрелы» обязательно обнаруживался кто-нибудь из знакомых. Тогда начинался обмен новостями, слухами и анекдотами. Иногда в двухместное купе набивалось по шесть-восемь человек. Спорили, шутили, иногда и пили всю ночь. А утром с больной головой выходили на ленинградский или московский перрон, чтобы сниматься на студиях или играть в театрах. Такие утренние приезды Ефим Копелян называл: «утро стрелецкой казни».

Между тем, съемки на «Семи невестах» шли на удивление легко и плодотворно. Параллельно с основными актерскими сценами дополнительная группа снимала путешествия Збруева от невесты к невесте. Она снимала южные, северные и западные края, различные пейзажи и путевые сценки. В целом, все это смотрелось весело и свежо. На премьере в московском Доме кино я предупредил собравшихся, что им предстоит посмотреть лучшую комедию года. Публике не понравилась моя самонадеянность. Тогда я предложил считать картину также и худшей комедией года, потому что в том, семьдесят втором, году наша картина была единственной кинокомедией.

После премьеры мы, как наш герой Збруев, проехали из конца в конец страны, встречаясь со зрителями. Картину принимали хорошо. Позже выяснилось, что «Семь невест» посмотрело более тридцати миллионов зрителей. Конечно же, это было приятно — особенно в контрасте с мытарствами предыдущей работы. Востребованность картин такого жанра странно соседствовала в то время со снисходительно-ироническим отношением к «низкому жанру» со стороны профессионалов-ценителей. Это объяснимо. Ироническая сущность комедии невольно противостояла казенному пафосу, заказной риторике многих одобренных свыше кинопроизведений. Комедия предполагала какой-то особый, раскованный тон, неформальный взгляд на действительность и человека. А это привлекало зрителей возможностью не только повеселиться, но и подумать, на полтора часа освободившись от бесконечных пафосных призывов и поучений.

Знатоки-ценители были, конечно же, слугами государевыми, как, впрочем, и все мы — оплаченные служащие государственных студий, театров, издательств и т. д. Разница была только в том, что одни служили верой и правдой, а другие пытались служить не столько верой, сколько правдой. Хорошо теперь писать и говорить все это задним числом, но повседневная жизнь конкретна и непредсказуема. Однажды меня пригласил Хейфиц и деликатно посоветовал мне вступить в партию. Я сказал, что не достоин.

— Более того, — объяснил я Хейфицу, — я человек не вполне надежный и у меня даже, можно сказать, есть справка о неблагонадежности.

Я рассказал Хейфицу об отце, о деде и всех моих родичах до седьмого колена. Хейфиц сказал, что сейчас «не те времена», но к разговору больше не возвращался. На счет «не тех времен» Хейфиц преувеличил. Времена были вполне еще «те». Мамина канцелярия продолжала функционировать. Наши письма и запросы о судьбе отца продолжали регулярно поступать в разные ведомства. В ответ также регулярно приходили отписки.

Однажды с картиной «Семь невест» я побывал в Омске. Я разыскал дедовскую халупу на Тверской, 80а и зашел к бывшему соседу. Он еще помнил моего деда. Теперь это был больной одинокий старик. Он сразу же запряг меня в санки-водовозку. Я привез ему воды, наколол дров. Он выпил водки и стал рассказывать, в какие счастливые времена он жил. Он утверждал, что его развалюха прежде была дворцом, небо — вечно-голубым, а в загаженной, обмелевшей речке Омке плескалась рыба. Я не стал его огорчать — речка Омка была загаженной и безрыбной всегда. Все остальное тоже не очень изменилось. Вот только сосед необратимо постарел. Ничего нового я, конечно, не узнал.

На одной из встреч со зрителями я познакомился с работником местной прокуратуры. Наконец-то я увидел живьем одного из тех, с кем так долго переписывался. Это был нормальный, вполне порядочный человек. Он рассказал, что главный архив, в котором хранятся документы и нужные мне сведения, находится здесь, в Омске. «Но, чтобы во всем этом разобраться, нужны годы», — посочувствовал он и обещал содействовать, чем сможет. Узнав об этой моей встрече, мать обрадовалась и заявила что «мир не без добрых людей». Снова у нее появилась надежда и цель в жизни.

В ленфильмовскую редакцию «самотека» поступила заявка какого-то Виктора Мережко. Он предлагал свою комедию из сельской жизни. К заявке был приложен и отрывок из начатого сценария. Главная героиня — некая скотница Шурка. Она мать троих детей и супруга непутевого мужа, бывающего в родном селе только наездами.

Узнаваемо и с юмором был намечен независимый характер российской женщины, тянущей на себе воз житейских и крестьянских забот. Сценарий привлекал яркими диалогами и знанием деревенского быта до мелочей. Мы познакомились с Мережко и быстро сговорились. Мережко был родом из-под Черкасс, учился в полиграфическом институте во Львове и вот сейчас написал свой первый сценарий, из которого «вырос» фильм «Здравствуй и прощай». Мы решили начать с поездки на юг России и уточнить места для съемок.

Мне важно было еще и просто увидеть эти места, почувствовать ритмы, в которых живут здесь люди. Мне почему-то казалось, что делать эту картину нужно с почти этнографической достоверностью. Только тогда зрители поверят в незаурядный характер героини, поймут истоки ее темперамента. Всякие пасторальные красивости противопоказаны, жизнь в селе должна быть увидена не сторонним наблюдателем, а глазами героев, то есть как повседневность.

Для съемок мы выбрали две казачьих станицы под Ростовом-на-Дону — Приморскую и Синявку. Казаки — народ раскованный и артистичный. Я решил «внедрить» наших актеров в среду здешних станичников, сформировать из них так называемое окружение и даже поручить им небольшие эпизодические роли. Поскольку люди должны были существовать в родной среде, сниматься в привычной обстановке, я надеялся, что они будут выглядеть свободно и убедительно. При этом я, конечно, осложнил задачу и самому себе, и актерам. Профессиональному актеру всегда трудно соревноваться в естественности с ребенком, например. Теперь актерам предстояло вступить в соревнование со свободным и естественным «окружением». За приглашенных на картину Олега Ефремова и Мишу Кононова я не беспокоился, а вот кто будет главной героиней?

Роль была заманчивая, и ею интересовались многие известные актрисы. Но в наши правила игры ни одна популярная, узнаваемая зрителями актриса не вписывалась. На роль героини второго плана я пригласил неизвестную тогда выпускницу «Щукинки» Наташу Гундареву. Она сразу же уловила комедийную природу роли, сыграла на кинопробах весело и убедительно. А вот с главной ролью долго были неясности. Помимо всего прочего, нужна была еще и убедительность особого свойства — социальная убедительность. Поведение и стать крестьянки, выработанные образом жизни, можно, конечно, имитировать, сыграть, но это будет все-таки сыграно и в подлинной среде непременно обнаружится.