Виталий Мельников - Жизнь. Кино

Почти без паузы мы взялись за новую картину. Она называлась «Ксения, любимая жена Федора». Сценарий написал Александр Гельман. Он был уже известным публицистом и занимался «производственной тематикой». Поставленный по его сценарию нашумевший фильм «Премия» рассказывал про сознательного рабочего Потапова, который решил, что работает недостаточно хорошо, и отказался от премии. Половина экранного времени отведена была в фильме заседанию партбюро, которое обсуждало, как поступить с бескорыстным Потаповым. Фильм о рабочем, который отказывается от денег, очень понравился начальству. Видимо, оно рассчитывало, что под воздействием «важнейшего из искусств» народ единодушно и повально последует примеру главного героя. Этого, увы, не произошло.

Следующий сценарий Гельмана тоже был на производственную тематику. В это время Гельман как раз женился и сценарий написал в соавторстве с женой. Это была история про «легкотрудницу» — беременную женщину, которая временно, до родов, поставлена на легкую работу. На фоне грандиозной стройки, грохочущего железа и производственной суеты Ксения поглощена главной своей заботой и работой — она готовится к появлению на свет нового человека. Главное и не главное в жизни она оценивает только по этому естественному принципу. Мне показалось, что об этом можно сделать и смешную, и трогательную картину. Любящий муж Ксении Федор заботливо оберегает жену. Но он — человек, сделанный природой попроще Ксении. Он слегка жадноват и слегка жлобоват. Неуловимые, неясные тревоги владеют Ксенией в преддверии главного, грядущего события. Будущее свое и будущее нового человечка, и будущее непостижимой для Ксении, но тоже зреющей, растущей стройки слились для нее воедино.

На роль Ксении я взял Аллу Мещерякову. Я знал ее мало, но о ней хорошо говорила Людмила Зайцева. После встречи с Аллой и длительных разговоров мне тоже показалось, что Мещерякова эту роль сыграет. В ней жила какая-то затаенность, закрытость умного, тонко чувствующего человека. Теперь предстояло укомплектовать «супружескую пару». Все мои попытки соединять с Мещеряковой заведомо простоватых и незатейливых Федоров оказались бесплодными и неубедительными. Такая Ксения быстро разгадала бы и отвергла такого Федора. В этом был отчасти виноват и я. Я пытался воссоздать некую любовь «простых людей», а таковых вообще на свете не бывает. Чувства и отношения, выраженные немногословно и скупо, не становятся от этого проще. Их в обычной жизни просто скрывают. Или не умеют выразить. От этого, как правило, отношения становятся еще сложнее и мучительнее.

Так постепенно созрела идея пригласить на роль жлоба Федора киногероя-разведчика, страдальца-интеллектуала Станислава Любшина. На первой встрече Слава не отказался, но был очень смущен.

— А я смогу? — спросил он. — А как быть с этим! — И Слава предъявил свою одухотворенную физиономию.

Я понял масштабы его сомнений, только когда увидел Любшина в окружении поклонников и поклонниц. Он был популярен просто фантастически. С ним невозможно было ходить по улицам и тем более стоять на месте — мгновенно его окружали толпы почитательниц. Пообедать с ним в ресторане было просто опасно для жизни. Вначале подвыпившие поклонники скромно глазели на Славу. Потом кто-нибудь тихо и проникновенно запевал песню из фильма «Щит и меч».

— С чего на-а-чинается родина-а! — затягивали в одном углу.

— С картинки в твоем букваре-е-е! — подхватывал другой угол ресторана.

Поклонники постепенно приближались и с протянутыми рюмками уже требовали от Любшина тесного общения с простым народом. Словом, ужасно!

Сняв Любшина в непотребном федоровском обличье, мы тем самым лишили бы народ прославленного кумира, а над Славиной головушкой развеялся бы романтический ореол. Это была реальная опасность. Часто наши впечатлительные зрители путали роль и человека. И не только зрители! Алла Демидова рассказывала мне, что после того, как в одном фильме она сыграла эсерку Спиридонову, ей, по решению политбюро, запретили сниматься в роли Крупской.

— Это что же получится? — вопрошали члены политбюро. — Левая эсерка будет спать с самим Лениным?!

Прежде существовала и официальная форма общения талантов с поклонниками — так называемые «творческие встречи». Однажды вместе со Смоктуновским, Игорем Дмитриевым и другими знаменитостями мы приехали в Новосибирск. Сначала, в соответствии с установленным порядком, нас повезли по историческим местам. Новосибирск — молодой город, и уж очень «исторических» мест в нем не оказалось. Правда, в пяти районах города недавно воздвигли памятные стелы, посвященные Отечественной войне. У каждой стелы поджидал нас местный гид или гидесса.

— Двадцать второго июня сорок первого года фашистские полчища коварно... — начинала гидесса и рассказывала подробно обо всем, что мы давно знали. Смоктуновский сам был участником войны. Первую речь гидессы мы терпеливо и вежливо выслушали. Но, когда мы подъехали к следующему обелиску, все повторилось с самого начала.

— Двадцать второго июня сорок первого года, — сообщила уже другая девица, — фашистские полчища...

Смоктуновский мрачно слушал, и, когда гидесса дошла до битвы под Москвой, он вдруг яростно крикнул:

— И чем же дело кончилось?

Гидесса страшно перепугалась.

— Все кончилось хорошо, Иннокентий Михайлович, — залепетала девица, — мы победили!

Потом нас повели на парадный обед и обкормили. Сонные, отупевшие знаменитости доставлены были к секретарю обкома, и он доложил нам о достижениях местной промышленности. Смоктуновский немедленно снял под столом туфли, чтобы размять онемевшие ступни. Дмитриев это заметил и тихонечко туфли от гения отодвинул. Усилиями других знаменитостей туфли отодвигались от Смоктуновского все дальше и дальше. Когда настал час прощания, Смоктуновский задергался, нащупывая свою обувь. Туфли отсутствовали. Тогда артист попросил секретаря рассказать еще и про сельское хозяйство. В продолжение рассказа Смоктуновский злобно косился на коллег, но те слушали с непроницаемыми физиономиями.

Наконец, Смоктуновский решительно встал, поблагодарил хозяина и пошел, прихрамывая, в одной туфле через весь кабинет к дверям.

— Товарищ Смоктуновский! — воскликнул секретарь. — Вы же простудитесь!

Секретарь догнал Смоктуновского, задрал ему ногу и принялся лихорадочно натягивать туфлю. В это время гений грозил нам кулаком.

С тех пор поездка эта превратилась в непрерывную битву двух титанов: Смоктуновского и Дмитриева. На многочисленных встречах артисты обычно рассказывают о себе своим поклонникам заученными фразами и про одни и те же случаи. Однажды Смоктуновский опередил Дмитриева и рассказал зрителям трогательную историю о детстве, подготовленную самим Дмитриевым.