Роберт Лейси - Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон

Режиссер уже имел опыт работы с лучшими британскими актерами начиная с Ральфа и кончая Пегги Ашфорд, и, разумеется, он ни в коем случае не согласился бы «опускать планку».

— Я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали, — сказал он, как только между ними установилось взаимопонимание. — Я хочу, чтобы вы прочитали мне это стихотворение.

Называлось оно «Кивок». Речь в нем шла о старом корабле. Хотя Грейс неплохо справлялась с чтением, Джон Кэррол своим чутким ухом уловил небольшие огрехи. Режиссер с детства страдал тугоухостью (по этой причине он во время войны избежал призыва в армию), однако этот физический недостаток помог ему развить удивительно тонкий поэтический слух.

— Когда вы читаете стихи вслух, — пояснил он, — вам помогает даже само построение фраз, ведь искусство чтения заключается в том, что вы переходите от четверостишия к четверостишию. Некоторые строфы надо слегка протянуть, потому что того требует смысл.

«Она спокойно восприняла критику и постаралась осмыслить сказанное мной, — вспоминал позднее Кэррол. — Она была чрезвычайно понятливой».

— Может, мне стоит прочитать еще раз? — спросила она.

— Но ведь и в первый раз получилось неплохо, — сказал Кэррол.

Однако она хотела прочитать еще, и во второй раз получилось гораздо лучше.

— Я волнуюсь, хорошо ли меня будет слышно, — сказала Грейс.

И Кэррол ответил:

— Не надо зря волноваться, потому что у вас хороший, выразительный голос, нежный и негромкий; однако это не самое главное. Все дело в правильном оформлении фраз. Когда вы читаете стихотворение, попытайтесь задуматься, а что же оно значит. Донесите до слушателя смысл, которым наполнена каждая фраза, — и вам не придется беспокоиться, что вас не услышат.

— Мне понятно, что вы имеете в виду, — сказала она.

Княгиня Грейс Монакская начала декламировать стихи. Стоит ли удивляться, что ее четыре сентябрьских концерта в старинном эдинбургском зале Св. Цецилии прошли с аншлагами, а само ее выступление заслужило высокую похвалу у искушенных критиков фестиваля. Каждый звук, каждый согласный звучал ясно и отчетливо в звонком и на удивление юном голосе Грейс, оттеняемом глубоким баритоном Ричарда Кайли, тоже американца, и плавными английскими интонациями Ричарда Паско из Королевского шекспировского театра.

«В самом начале она ужасно нервничала, хотя и пыталась не подавать вида, — вспоминает Паско. — Однако с каждым выступлением обретала все большую уверенность. Я с восхищением наблюдал за ней. Мы словно подпитывали друг друга, как это обычно бывает на сцене: ты отдаешь и получаешь. А еще она обладала удивительным даром приободриться. А этим окрыляла и меня. Наверно, она окрыляла и слушателей в зале».

Гвоздем программы, по всеобщему мнению, стало исполнение поэмы Элинор Уайли «Дикие персики».

«Я выбрал эту поэму, — вспоминает Джон Кэррол, — однако, сказать по правде, я как-то не представлял себе, что Элинор Уайли родом с Юга, до тех пор, пока однажды во время репетиции Грейс не сказала: «Это такие замечательные стихи, Джон, и я должна прочитать их с южным акцентом». Так она и поступила и оказалась совершенно права. Акцент только усиливал красоту их звучания». «Дикие персики» в исполнении Грейс (с переливчатыми интонациями Джорджии) были признаны Би-би-си «Лучшей записью поэтического произведения 1976 года».

— Ну-с, — сказал Джон Кэррол. — Теперь, после того как мы запустили вас в действие, не желаете ли сделать для нас еще что-нибудь?

— С удовольствием, — ответила Грейс и на протяжении следующих шести лет регулярно принимала участие в поэтических чтениях.

Дублин, Вена, Лондон, Олдебург, Страдфорд-на-Эйвоне, Чичестер… Грейс колесила по Европе с одного фестиваля искусств на другой, и в 1978 году Международный поэтический форум пригласил ее совершить турне по городам Северо-Востока, закончившееся восторженным приемом в Принстоне и Гарварде. Там Грейс принимали, скорее, как оперную диву — с букетами роз и бесконечными вызовами на бис. Когда же на следующий день газеты запестрели восторженными отзывами, Грейс преисполнилась заслуженной гордостью.

«Мне казалось, — деликатно заметил Джон Кэррол, — что признание пришло к ней как раз в тот момент, когда она в нем так нуждалась».

Во время своих разъездов Грейс встретилась с Дорнхельмом и Фитцджеральдом. Кроме того, она виделась со старыми подругами, делала покупки и занималась собственной жизнью. С такими актерами, как Паско, который частенько выступал вместе с ней, Грейс, казалось, снова обрела давно утраченный дух летних театров — дух товарищества и актерской солидарности. А еще рядом с ней был требовательный и придирчивый Джон Кэррол, этот глухой Хичкок сонетов.

«Я всегда ждал одного момента, — вспоминал Кэррол в 1993 году, — момента, когда Грейс выйдет к рампе. Сцену обычно затемняли, а затем луч софита высвечивал ее фигуру, и когда она приближалась, публика затихала в благоговении, потому что Грейс была прекрасна: длинное платье, горделивая осанка, светлые тщательно уложенные волосы. По всему залу прокатывался еле слышный вздох восхищения.

Кэррол дал жизнь легенде о княгине. «В ней чувствовалась какая-то особая стать, — вспоминает он. — Она умела горделиво держать себя. Это был чудесный момент..»

Наиболее знаменательный момент в «поэтической» карьере Грейс пришелся на март 1981 года, когда она давала концерт в лондонском «Голдсмитс-Холле» в присутствии самого принца Чарльза. Незадолго до этого он объявил о помолвке и поэтому пришел на концерт вместе с невестой. Это было первым официальным появлением в свете леди Дианы Спенсер, и оно запомнилось в первую очередь тем, что юная дама едва не вывалилась наружу из своего черного декольтированного платья.

— Все в порядке, — доложила Грейс с заговорщицким видом своей приятельнице Гвен Робинс, проведя с леди Дай какое-то время в женском туалете. — Теперь у нее ничего не вывалится.

Позднее, на торжественном ужине в Букингемском дворце, Грейс поделилась с Дианой собственным опытом. Будущая принцесса пожаловалась княгине, что неожиданно ей не стало житья от назойливых журналистов и фоторепортеров. «Не стоит волноваться, дорогая, — произнесла княгиня Монакская самым утешительным тоном. — Дальше будет еще хуже».

В том, как Грейс читала стихи, не было ничего чопорного или напыщенного. Большинство исполняемых ею произведений были о приятных вещах: о пчелах, садах, столь любимых ею, полевых цветах. Голос ее звенел как натянутая струна, а значит, уроки, полученные много лет назад у Сэкфорда Мейснера, не прошли впустую. Грейс шла напрямик от внутреннего чувства, во всем повинуясь инстинкту, вовсе не желая приукрасить его надуманностью или нарочитостью. И все это было полной противоположностью той осмотрительности, которая являлась непреложной чертой щепетильной княгини.