Роберт Лейси - Княгиня грез. История голливудской актрисы, взошедшей на трон

— Послушай, Грейси, — сказал он, — без шумихи здесь не обойдется.

Он понимал, что газетчикам нужна история. Вот почему Джек Келли втолковывал своему будущему зятю, что репортеров им никак не избежать. Так или иначе придется отвечать на глупые вопросы и снова и снова принимать перед объективом одни и те же позы.

В четверг, 5 января 1956 года, на Генри-авеню собрались все участники священнодействия. Особняк Келли был до отказа набит журналистами и фоторепортерами.

— Князь, с вашей стороны это любовь с первого взгляда?

— Скольких детей вы хотели бы иметь?

Фотографы, обнаглев, взбирались на кресла Ма Келли, а кое-кто — даже на пианино. Дело дошло до того, что Лизанну, которая в ту пору была в положении, отвели наверх, от греха подальше. Ренье поначалу пытался сохранять спокойствие и демонстрировал довольно милую озабоченность, пытаясь защитить свою невесту от слишком напористых репортеров. Однако под конец было слышно, как он пробормотал себе под нос: «Но ведь я не собственность МГМ!».

На следующий вечер пара стала участницей подобного спектакля в Нью-Йорке. Это был благотворительный бал, для которого устроители наспех соорудили «королевскую ложу», украсив ее блестящей короной. «Это выглядело особенно глупо», — вспоминает Элиот Эрвитт, один из десятка фотографов, которые, расталкивая друг друга локтями, пытались то так то этак запечатлеть Грейс в ее атласном платье от Диора.

Оказавшись во второй раз «под прицелом» объективов десятка фоторепортеров, принц Ренье начал проявлять признаки раздражения. Его Светлейшее Высочество не привык выставлять себя на всеобщее обозрение или же делал это на собственных условиях. Вот почему, сыграв один спектакль на Генри-авеню, он, можно сказать, упрятал все свое монаршее обаяние в потайной карман. Не желая оказать ни малейшего содействия приглашенным им же самим репортерам, князь держался натянуто и сухо, отчего показался Элиоту Эквитту «одутловатым и довольно неприятным типом». Правда, когда общество перекочевало с бала в «Харвин-клуб», обстановка слегка разрядилась. Грейс влюбленно держала Ренье за руку и что-то шептала ему на ухо. Ей, дочери Джека Келли, было прекрасно известно, как разгонять хмурые тучи. Она весело посмеивалась и шутила, и в результате влюбленная пара самозабвенно протанцевала до четырех утра.

Грейс словно парила на крыльях. Ее помолвка развязала так много узлов, неожиданно сделав жизнь легкой и приятной. Однако хотя Грейс и была рада избавиться от ненужных сложностей, она сделала это с известной осмотрительностью. Грейс всегда отличало внимание к чувствам других; неудивительно, что она взялась за перо и написала два длинных письма Джину Лайонзу и Жан-Пьеру Омону, чтобы те услышали о помолвке из ее уст до того, как прочтут об этом в газетах.

Олег Кассини, решила Грейс, заслуживает, чтобы с ним встретились лично, и в качестве уединенного, но сентиментального места последнего прощания выбрала паром на Стейтен-Айленд.

— Я решила свою судьбу, — сказала она Олегу, глядя, как холодный ветер вздымает волны на серой Атлантике.

В гавани гудели сирены, мимо проплывала статуя Свободы (не хватало только музыки за кадром и заключительных титров). Словом, это было удачное и вместе с тем теплое и прочувствованное завершение романа, который всегда отдавал некоторой театральностью.

Тем не менее, следует признать, что новый, будоражащий мир воплощенной мечты был далеко не прост. Так что и здесь не обошлось без своих сложностей. «Папа так суетится насчет приданого! — огорченно воскликнула Грейс как-то раз, разговаривая по телефону с Доном Ричардсоном. — Он точно задумал все испортить!» Грейс на протяжении всего года время от времени позванивала Ричардсону. Казалось, будто она использовала старого друга в качестве громоотвода для своих наболевших вопросов, а практическая сторона ее помолвки породила таковых немало.

Монако живет подчиняясь французским законам — наполеоновскому «Кодексу», и формальности заключения любого брака в этой стране по традиции включают и такой вопрос, как собственность. Подобно большинству обеспеченных семейств (как старых, так и новых), Гримальди женились и выходили замуж следуя условию, известному как Separations des Biens (раздельное владение имуществом), согласно которому все, что принадлежало супругам до брака, остается исключительно собственностью каждого из них. Джек Келли нашел эту оговорку весьма разумной. Он планировал преподнести Грейс в качестве свадебного подарка значительную часть акций своего дела «Келли. Кирпичные работы», как это он сделал и к свадьбе своих других двух дочерей, а если — не дай Бог — брак окажется неудачным, папаше Келли меньше всего хотелось ввязываться в тяжбы с бывшим зятем по другую сторону Атлантики.

Однако, когда отец Такер заикнулся насчет древней аристократической традиции — приданого (считалось, что отец невесты должен «заплатить» за высокую честь, которой удостаивается его дочь, становясь членом благородного семейства), демократ-ирландец восстал. «Я точно сказал этому Такеру, — докладывал он позднее супруге и тетушке Мари Мэджи. — Я послал его подальше. Только этого мне не хватало! Я не желал с этим связываться».

«Келли считал, что его дочь уже сама по себе — лучшее приданое для того, кто осмелится просить ее руки, — вспоминает Джон Почна, который, услышав о помолвке по радио, тотчас примчался в Филадельфию, чтобы лично поучаствовать в «спектакле». — Кто же кого облагодетельствовал: Монако — Грейс или же Грейс — Монако? В глазах отца Такера Ренье, несомненно, мог представляться «сиятельным князем»; однако в глазах здравомыслящего американца он был лишь каким-то князьком без гроша в кармане, из страны, о которой никто и слыхом не слыхивал».

«Ой, — вспоминала тетушка Мари, — он так разбушевался, что никак не мог остановиться».

И лишь когда отец Такер предоставил документы, удостоверяющие, что князь Ренье располагает собственными средствами, Джек Келли немного остыл и согласился заплатить приданое. Сколько денег он передал, никому неизвестно, однако это была не единственная цена, которую обязывались уплатить невеста и ее семья. Грейс поставили в известность, что в случае развода дети останутся с отцом. Исходя из государственных соображений, считалось невозможным доверять разведенной супруге такое важное дело, как воспитание потенциального наследника. И никаких «но», и никаких «может быть»! То был наследственный закон Гримальди, непременное условие брака, затрагивающего в этом полусуверенном государстве интересы престолонаследия.

В отличие от своих подруг, с которыми она поделилась этими подробностями, сама Грейс нашла это условие не столь пугающим. Вопрос казался ей в высшей степени абстрактным, поскольку она даже представить себе не могла возможности развода. Как высказалась по этому поводу Джуди Кантер, «если Грейс приложит усилие, все у нее сложится хорошо; она и раньше умела распоряжаться собой, и пока что весьма успешно». Так что брак вряд ли принесет какие-то неожиданности. Несмотря на все ее кажущиеся слабости и незащищенность, Грейс обладала завидной выдержкой и стойкостью духа. Пресловутый «паттоновский танк» давил в ее душе даже малейшие опасения, что у нее с Ренье могут не сложиться отношения. Грейс больше беспокоило другое: сумеет ли она с честью выдержать неизбежную процедуру медицинского обследования (доктор Дона должен был сделать заключение относительно того, способна ли Грейс выносить для Ренье наследника).