Варвара Самсонова - Дочь Сталина

Но Василий как будто не заметил сестру. Он кричит, обращаясь то ли к насмерть перепуганным врачам, то ли к вжавшимся в свои кресла соратникам вождя:

— Сволочи! Предатели! Загубили отца!

Каганович и Маленков подхватили его под руки — еще немного, и Василий упал бы.

Светлана с горечью подумала, что его, должно быть, только что вытащили с какой-нибудь попойки.

Краем глаза она увидела, что подавальщица Матрена Бутузова внесла в залу поднос с бутербродами. К подносу со всех сторон потянулись руки — все были голодны. Светлану затошнило — как они могут есть в такую минуту!.. Медсестра со шприцем наготове нащупывала вену на руке отца.

Из воспоминаний Светланы можно сделать вывод, что в эти мартовские дни она ни на минуту не покидала отца. О том же свидетельствуют некоторые соратники вождя, которым запомнилась ее «окаменевшая фигура». Но Серго Берия в своей книге «Мой отец — Берия» утверждает обратное. Он помнит, что его мать в те дни навещала Светлану дома и утешала ее. Он даже передает впечатление Нины Берии, что Светлана была довольно спокойна и вполне владела собой.

Утверждать это, конечно, невозможно. Во-первых, человеческие чувства — область тонкая, щекотливая. Вторгаться в них под силу лишь большим знатокам душ людских, гениальным писателям или художникам. Во-вторых, по-своему Светлана безусловно была привязана к отцу. В этой ее любви было много рвущего душу, мучительного, противоречивого, но над кем еще «очарование» личности Сталина, о котором она пишет, могло иметь такую власть, как не над нею?..

Что касается Нины Берии, то в эти трагические дни роль утешительницы подходила ей как никому другому. Как Светлана ощущала себя «жертвой» своего «великого отца», так и Нина чувствовала себя жертвой собственного мужа. Ей было всего 17 лет, когда Берия женился на ней. Наверное, она знала о том, что у него были другие женщины. Она покорилась своей участи и все свои силы отдавала единственному сыну. Сталин не вполне доверял Берии, однажды даже потребовал, чтобы Светлана на ночь глядя покинула его дом, не оставалась ночевать, но Нина для него всегда была вне подозрений.

Знала ли Нина о том, что ее муж мечтает о смерти вождя не только потому, что всерьез опасался, что вскоре его постигнет участь других его предшественников — Ягоды и Ежова, но и потому, что рассчитывал после смерти Сталина стать первым лицом в государстве? Это неизвестно.

Но те, кто видел Берию в те дни на Ближней, почувствовали, что он изо всех сил навязывает себя соратникам по борьбе как преемника Хозяина.

Берия первым потребовал, чтобы было подготовлено правительственное сообщение о болезни Сталина. Он то и дело подходил к дивану, на котором оканчивала свое существование целая эпоха, и пристально всматривался в лицо умирающего, чтобы еще раз убедиться, что надежды нет. «Он был возбужден до крайности, — вспоминала Светлана, — лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть…»

В ночь на 5 марта вновь заседало бюро Президиума ЦК КПСС, которое, как всегда, единогласно, приняло постановление, продиктованное Маленковым и Берией. Один пункт касался принятия мер к тому, чтобы документы и бумаги Сталина «были приведены в должный порядок». После этого Берия вновь отправился в Кремль, уже имея на руках бумагу, открывавшую ему доступ в личный сейф Сталина. Особо приближенные к вождю люди знали, что там хранится некая загадочная тетрадь в темном переплете, в которой, как подозревали, могли содержаться последние распоряжения Сталина. После того как Берия вторично побывал в Кремле, тетрадь эта исчезла.

Сразу же после отъезда Берии состояние вождя резко ухудшилось. Вот записи из дневника врачей:

«11.30. Наступило резкое побледнение лица и верхнего отдела туловища. Дыхание стало весьма поверхностным, с длительными паузами. Пульс частый, слабого наполнения. Наблюдалось легкое движение головы, 2–3 тикообразных подергивания в левой половине лица и судорожные толчки в левой ноге».

«12.00. Расстройства дыхания усилились и были особенно резко выражены во вторую половину ночи и утром 5 марта. В начале девятого у больного появилась кровавая рвота, не обильная, которая закончилась тяжелым коллапсом, из которого больного с трудом удалось вывести…»

Известно, что Сталин, несмотря на полученное им религиозное образование, был закоренелым атеистом. Он не верил ни в ад, ни в рай. Но сейчас, находясь на пороге небытия, он бессознательно цеплялся за жизнь. Душа не хотела дать покой этому измученному телу, точно она уже успела заглянуть за порог смерти и ужаснуться открывшейся там для нее перспективе. День 5 марта прошел в последней борьбе с тем самым врагом, который долгие годы был его самым надежным союзником, помогавшим ему избавиться ото всех недугов, — со смертью…

«21.30. Резкая потливость. Больной влажный. Пульс нитевидный. Цианоз усиливается. Число дыханий 48 в 1 минуту. Тоны сердца глухие. Кислород (1 подушка). Дыхание поверхностное…»

«21.40. Карбоген (4,6 % СО). 30 секунд, потом кислород. Цианоз остается. Пульс едва прощупывается. Больной влажный. Дыхание учащенное, поверхностное. Повторен карбоген (6 % СО) и кислород. Сделана инъекция камфоры и адреналина…»

Вероятно, об этой инъекции и упоминается в воспоминаниях А. Т. Рыбина, от которой все тело Сталина «вздрогнуло, зрачки расширились». Далее Рыбин пишет, что «подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия».

А может, некого было спрашивать? Серго Берия утверждает, что в момент смерти Сталина ни Светланы, ни Василия рядом не было. Всем запомнились рыдания безутешной Валентины Истоминой над телом Хозяина, но про детей, как вели они себя, никто не пишет…

Присутствовала ли дочь при последних минутах отца?

Если нет — как удалось Светлане написать потрясающие строки о кончине отца, которые свидетельствуют не только о ее замечательных писательских способностях, но и об истинности ее горя?

«…Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось, — очевидно в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившимися над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, — тут он поднял кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».