Варвара Самсонова - Дочь Сталина

В день приезда Индиры вся деревня явилась на митинг возле здания колледжа. Вскоре подкатил лимузин, из которого вышла женщина в сари, устремив внимательный взгляд на Светлану, о которой ей уже рассказывали. Собственно, Светлана была немного знакома с этой женщиной, когда та еще не была премьер-министром: в 1965 году посол Кауль представил ее Индире Ганди в Москве.

«У нее было умное, вдохновенное лицо, острый взгляд. Она долго и горячо говорила на хинди, должно быть, что-то прогрессивное и вселяющее надежды. Кто же иначе говорит накануне выборов? Сидевшая перед ней аудитория не очень внимательно слушала, а скорее разглядывала ее». Как ни хотелось Светлане, чтобы Индира Ганди понравилась ей, в этот момент ею овладела ирония. Ей было смешно слушать Наггу, жену Динеша, «эту махарани с бриллиантом в ноздре, для которой не существует жизни за пределами касты», о том, какая замечательная вещь — социализм. Уж она-то, Светлана, знала все преимущества этого строя, о котором горячо толковала сейчас Индира Ганди.

После окончания митинга все направились в радж-бхаван, где был накрыт обед в гостиной. Отдавая дань вежливости, Индира спросила иностранку, как ей понравился Калаканкар. Светлана ответила, что ей здесь очень нравится и хотелось бы погостить как можно подольше. Инициативу разговора в дальнейшем взяла на себя Пракаш, которая подсела на диван к Индире и о чем-то заговорила с ней. Та искоса поглядывала на Светлану.

Но миссия Пракаш, увы, не увенчалась успехом. Индира сказала ей, что она смогла бы помочь Светлане, если та сумеет задержаться здесь до весны. Весной ее снова выберут премьером, и тогда они с Динешем подумают, что можно сделать для Светланы. Но Пракаш не скрыла от Светланы, что Динеш не хочет, чтобы она осталась здесь, они с Наггу просто мечтают, чтобы она поскорее уехала. Зато сама Пракаш и ее муж были в восторге от идеи Светланы и предлагали ей перебраться к ним в дом.

В свете своего возможного невозвращения на родину Светлана все чаще думала о своей рукописи, рассчитывая сначала через друзей издать ее во Франции, а потом — в Америке. «Двадцать писем к другу» Динеш, когда в очередной раз наведывался в Дели, забрал у посла Кауля. Динешу было интересно узнать содержание рукописи. Осторожная Светлана ответила, что в ней нет никаких политических «открытий и секретов», что она посвящена истории семьи.

— А в Советском Союзе знают о существовании этой книги? — спросил Динеш, подразумевая, конечно, официальные круги.

Светлана отвечала отрицательно. Кауль никому не говорил о рукописи, а она — тем более.

— Вы, вероятно, рассчитываете издать ее в Америке? — продолжал расспрашивать Динеш. — Я бы вам не советовал это делать. Конечно, за вашу книгу там ухватятся, сделают по ней фильм… Но вам-то зачем вся эта шумиха вокруг вашего имени?

Светлана поспешила заверить его, что ей это действительно ни к чему. Нет, она не собирается прибегнуть к американской помощи.

— Да-да, — поддержал Динеш, — для вас не годится этот путь.

Светлана сказала, что хочет пока лишь одного — чтобы ей продлили срок пребывания в Индии.

Динеш выразил надежду на то, что ей, скорее всего, разрешат.

После этого разговора в Калаканкар приехал второй секретарь посольства Суров. Москва отклонила просьбу Светланы. «В связи с тем, что цель визита осуществлена, дальнейшее пребывание в Индии нецелесообразно» — таков был ответ Москвы. Индийская виза была просрочена Светланой на целый месяц; МИД Индии продлил ее до 15 марта.

Светлана вылетела в Дели.

«По мере того, как возвращение домой становилось ощутимой реальностью, мне все сильнее хотелось увидеть детей. Два с половиной месяца — так надолго мы еще никогда не разлучались! Но одновременно с этим все страшнее было думать, что я вернусь к своей прежней жизни и все снова будет так, как было. Эти противоположные чувства нарастали одновременно с одинаковой силой, и я чувствовала себя разодранной надвое и какой-то парализованной, но никто не мог бы догадаться, на каком напряжении держалось это мнимое спокойствие. Я чувствовала, что все силы собраны и напряжены, как перед прыжком, и нужен только маленький толчок, последняя капля, которая вдруг перевесит и все решит…

Этой «последней каплей» оказалась встреча с советским посольством в Дели — с советским миром, от которого я уже успела отвыкнуть».

В аэропорту Светлану встречал Динеш, который уже давно мечтал избавиться от своей гостьи. Он не мог скрыть своей радости, что близится день ее отъезда из Индии. Динеш поспешил заверить Светлану, что устроит ей на будущий год приглашение в Индию, и не одной, а вместе с детьми. Он предложил ей последние дни до возвращения на родину провести в его доме, но Светлане хотелось побыть одной — в каком-то «нейтральном» месте, где никто не станет ее трогать.

Светлана решила — пусть никто как можно дольше ни о чем не догадывается. Она должна была прислушаться к самой себе, своему внутреннему голосу. Тем не менее два дня она пробыла у Динеша, встречаясь с Каулем, а утром третьего дня за Светланой приехал Суров, чтобы отвезти ее в посольскую гостиницу.

«Едва я только села в машину к Сурову и мы заговорили по-русски, как меня охватила мрачная скука. Вот опять гостиница, и все та же сестра-хозяйка с украинским говором, которую я видела здесь в декабре. Там она передала меня в руки другой такой же пухлой украинки. В столовой суетились, готовясь к вечеру по поводу Международного женского дня, о чем оповещала висевшая здесь афиша. Доклад. Художественная часть. Советская колония живет здесь своей жизнью, отделенной от Индии непроходимым барьером.

Я совсем отвыкла от этой жизни. До чего унылая эта столовая, и клуб, и этот вечный «международный женский день» — один из поводов напиться! Все напьются вечером, ведь умирают со скуки, варятся в собственном соку».

С нескрываемым отвращением пишет Светлана о том, как на нее пахнуло «родимым домом». Картины вызывают в ней чувство тошноты, протест, бешенство, которое она едва может скрыть. Все так противно, рутинно, засижено мухами… Жены и дети посольских работников на скамейках, и те и другие надменные, преисполненные чувством собственного достоинства. Все толстые, разъевшиеся. У всех лица, отвыкшие от улыбки, с уродливой мимикой, которую можно подметить у советских чиновников и их близких. Единственное их отличие от чиновников на родине — дорогая одежда. Ради этого они и стремятся за границу, мечтают о том, как бы побольше накупить шмоток, чтобы потом можно было перепродавать их в Советском Союзе на черном рынке. И при этом все они ругают капитализм! Еще бы! Социализм для них необходим как воздух, при этом замечательном строе такие типы — бездарные, лицемерные, наглые — и процветают! Партия для них — мать родная, хотя они шепотом, друг другу на ушко не стесняются, поливая грязью эту самую партию!..