Аркадий Ваксберг - Валькирия революции

Пока мать размышляла над монологом дочери, из радиорепродуктора доносился голос диктора: «В Швеции кризис сгущается. Экспорт падает. Армия безработных принимает угрожающие размеры. За ней черной, мрачной тенью плетется проституция». После столь мощной атаки на ее отсталое сознание мать наконец прозревает.

— И я за тобой, дочка! — восклицает она. — В колхоз! В колхоз!

На следующий день Канделаки докладывал по своим каналам в Москву: «Пьеса товарища Коллонтай, выдержанная в русле поддержки генеральной линии партии, прошла с успехом».

Чтобы сблизиться еще больше с этой полезной семьей, Коллонтай под началом доктора Бубновой создала «Линию-клуб», который, согласно его «устава», имел целью «сохранение линии, а также исправление испорченной; возбуждение аппетита и обмена веществ, при одновременном обмене мячами; физкультурное времяпрепровождение и сближение членов клуба (до определенных границ)». Экспертом и казначеем клуба была определена совсем юная дочь Канделаки — Тамара, а почетным членом клуба — кот Канделаки по имени Васька — «вследствие образцового умения обращаться с мячом». Таким образом, ни один член семьи Канделаки не был забыт, каждому нашлось подобающее ему почетное место. Следует ли удивляться, что титул «мисс Линия» достался Тамаре, а титул «мистера Линия» ее отцу?

Уединившись в своей квартирке, куда не имел доступ никто, кроме Семена Мирного, Коллонтай давала волю подлинным чувствам. Пине казалось, что, возвращаясь из служебных помещений в личные, она сразу же старела на двадцать лет. Утешением служили добрые слова, которые всегда находил для нее Мирный. После вечера по случаю 8 Марта, назвав ее пьесу прекрасной, он вдруг сказал многозначительно: «Мне кажется, я хорошо понял ваш замысел». Она была благодарна ему за понимание и ответила слабой улыбкой. А ночью вдруг проснулась от внезапно охватившего ее страха. Что такое он понял? Какой именно замысел? Не выполняет ли и Мирный возле нее какую-то специальную миссию, вызывая на особую откровенность?

(Позже судьба предоставит ей очередную возможность доказать свою лояльность. Очередная Нобелевская премия по литературе вручалась русскому эмигранту Ивану Бунину. На официальной церемонии вручения по традиции непременно присутствовал весь дипломатический корпус. Даже не испрашивая указаний Москвы, Коллонтай отказалась участвовать в церемонии, не слишком, правда, удивив этим ни шведские власти, ни своих иностранных коллег.)

Жизнь завязывала и развязывала немыслимые сюжетные узлы, на которые так был горазд XX век. Ставленник Сталина (и Коллонтай) коммунист Свен Диндерут загремел в тюрьму по обвинению в государственной измене. Зато все ее бывшие друзья социал-демократы — со многими из них еще так недавно она была на «ты» — стали видными политиками и заняли в стране руководящие посты. Пер Альбин Ханссон, который в качестве члена исполкома социал-демократической партии сопровождал ее в 1912 году на митинги и представлял как дорогого и верного друга, стал премьер-министром. У секретаря правящей партии Густава Меллера она тогда жила в гостях и называла его своим братом. Другой спутник по той давней пропагандистской поездке Рикард Сандлер стал министром иностранных дел, и, нанося официальный визит, она с трудом вместо привычного «Ричи» обращалась к нему «Господин министр».

Ее предшественник — посол Копп — безуспешно добивался от шведов вернуть Советскому Союзу 10 миллионов долларов — часть золотого запаса России, размещенная Керенским в шведских банках. «Ричи» устроил ей это в два счета, заручившись поддержкой у банкира, в чьем фактическом владении золото оказалось. Встреча с этим — истинным! — хозяином Швеции сыграла решающую роль во всей последующей судьбе Коллонтай.

Они познакомились на обеде у кронпринца. Вальяжный старик, почтительно целовавший ее руку, не нуждался ни в каких рекомендациях. Его звали Маркус Валленберг, он был старшим в некоронованной династии шведских банкиров, а его сын Якоб состоял содиректором могущественного Эншильд-банка, через посредство которого, по рекомендации Коллонтай, Москва поддерживала все торговые и финансовые отношения со Швецией и другими скандинавскими странами. Этот же банк, кстати сказать, финансировал и основную часть торговых сделок Швеции с Германией.

Глава банкирской династии и советский полпред почувствовали взаимное расположение. Во всяком случае, готовность продолжать деловые отношения, сулившие взаимную выгоду. Об этом тотчас пошла в Москву восторженная информация Коллонтай. С ней ознакомились лишь несколько человек: Сталин, Молотов, Микоян, Литвинов, Менжинский и Ягода. Столь ограниченный круг отобранных лиц с полной очевидностью говорил и о значительности, с точки зрения Кремля, полученной от Коллонтай информации, и о возможных перспективах ее практического использования.

Постепенно она стала привыкать к Швеции, чему весьма способствовали и старые контакты, и знакомства с новыми людьми, которые искали с ней встречи, и то почтение, с которым местная элита всех направлений относилась к первой в мире женщине-послу, оказавшейся волею судьбы именно в этой стране, а не в какой-то другой. Здесь она выглядела респектабельной дамой, влюбленной во все шведское, а в Москву, отлично зная, чего от нее ждут, посылала информацию совершенно иного свойства. «Нацизм и здесь крепнет со всей очевидностью, — сообщала она в очередном посольском рапорте. — […] Реакционная пресса завела снова старую песню об опасности с Востока. Очень нам нужна Швеция!.. А между тем по всей Швеции создаются чисто фашистские организации под разными названиями».

Сталин снова вызвал ее в Москву. Для того чтобы этот вызов без видимой причины не породил каких-либо подозрений, он был представлен шведскому мининделу как поездка полпреда в отпуск. Обычно о содержании своих бесед с вождем Коллонтай с разной степенью подробностей писала в дневнике. На этот раз нет ни одной детали. Вопрос, ради которого, скорее всего, Сталин и вызвал Коллонтай в Москву, действительно не подлежал никакому отражению в дневнике. По данным советской разведки, скандинавские социал-демократы собирались пригласить находившегося в турецком изгнании Троцкого с лекциями по случаю приближавшейся пятнадцатой годовщины большевистского переворота. Сталин начал готовиться загодя: его явные и тайные посланцы в разных странах получили задание оказать влияние на правительства, чтобы устроить Демону Революции подобающую обструкцию. Особо большие надежды Сталин возлагал на личную близость Коллонтай к правившим в Швеции социал-демократам.

В гостевом дворце наркоминдела на Спиридоновке она принимала кое-кого из старых друзей. Имен нет ни в письмах ее, ни в дневнике: Коллонтай оберегала их от возможных последствий, хотя, конечно, не только о самих визитах, но и о каждом произнесенном в помещении слове прекрасно знали на Лубянке. По крайней мере, одно имя известно: Шляпников. Санька!.. Незадолго до ее приезда группа «красных профессоров» ополчилась в «Правде» против воспоминаний Шляпникова «1917 год», обвиняя автора в том, что тот «не осветил направляющую и руководящую роль товарища Сталина в Октябрьском восстании». Шляпников искал у Коллонтай сочувствия и понимания, но она уклонилась от разговора на столь опасную тему.