Сильвен Райнер - Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон

Внезапно Эвита оцепенела, как будто зловонную бомбу бросили ей в лицо. В ответ на ее улыбку, обещавшую такие щедроты, раздались крики, потом вопли. Сначала послышались крики нескольких фашистов, нашедших предлог немного выплеснуть переполнявшую их сердца магму, так долго сдерживаемую вынужденным молчанием поражения.

— Дуче! Дуче! — скандировали эти жалкие, тоскующие по прошлому приверженцы Муссолини.

Толпа словно ждала этого сигнала, чтобы излить свой гнев перед улыбающейся женщиной. Раздался ужасающий рев, буря негодования:

— Долой Перона! Долой Франко! Смерть фашизму!

Эвита долго ждала с застывшей на лице улыбкой, не дадут ли ей возможность оправдаться, сказать о своих добрых намерениях, но толпа возбуждалась все сильнее и сильнее, приглашая Перона присоединиться к своим братьям Гитлеру и Муссолини под веревкой и бидоном с бензином.

Эвита замерла в нерешительности. На лице ее появилось жесткое выражение. Здесь не было ни перонистской полиции с Веласко во главе, которая навела бы порядок в этой неразберихе, ни ее дорогих дескамисадос, ни преданных забойщиков из квартала Авельянеда. И тогда, потеряв всякую надежду заставить этих дикарей услышать ее слова о любви к народу, она с поникшей головой ушла со своего монументального балкона. Затаив в душе горькую обиду, Эвита решила предстать на следующий день во всем своем прекрасном гневе перед верховным понтификом и таким образом загладить оскорбление, нанесенное «народом»…

Человек, завтракавший рано утром овсяным отваром и одним яйцом, человек, ездивший в одноместной машине, потому что никто не имел права садиться рядом с ним, человек, который обедал всегда в одиночестве, никогда не приглашая гостей к столу, такой человек, по мнению Эвиты, был равен ей. Она ожидала встретиться на приеме не со святым, а с коллегой.

Эвите назначили получасовую аудиенцию. Она хотела ослепить Ватикан своим богатством.' На аудиенцию она явилась в черном, как того требует папский этикет, но волосы ее были распущены до пояса. Большой бриллиант сверкал на полуобнаженной груди. Она придумала для себя облик Марии Магдалины высшего общества, склоняющей волны волос к могиле. В этот славный день притворство выглядело особенно утрированным, но Эвита уже не могла выйти из роли.

Папа наградил ее орденом, великолепной восьмиконечной звездой, украшенной бриллиантами. К сожалению, в иерархии папских наград этот орден занимал лишь второе место. Бывший президент Аргентины Хусто во время поездки в Рим получил самую высокую папскую награду — Высший орден Христа. Эвита ждала такой же награды. Ради этого она пролила на аргентинскую церковь дождь дотаций, почерпнутых из государственной казны. Эвита знала, что с Высшим орденом Христа на шее она сможет войти в широко распахнутые двери Благотворительного общества, члены которого брезгливо игнорировали ее.

Министр иностранных дел Сфорца дал большой прием в честь Эвиты, надеясь утешить ее, но главным образом желая рассмотреть поближе этот феномен. По пути на прием толпа ее освистала. Что касается американских военных, размещенных в Риме, то они свистели, желая выразить свое восхищение. Такая фамильярность со стороны людей, которых она ненавидела, выглядела еще хуже, чем оскорбление. У них был Голливуд, фабрика грез, совершенно не поддающийся ее контролю и не выказывающий ей никаких знаков уважения.

Альсидде Гаспери, итальянский президент, подарил Эвите автомобиль «альфа-ромео», а в ночь отъезда приказал погрузить мраморную волчицу в ее личный самолет. Но главная забота Эвы Перон оставалась прежней. Она стремилась пробить стену недоверия аргентинской аристократии, преодолеть молчаливую неприязнь, удостоившись триумфального приема в Париже и получив приглашение королевы Англии провести несколько дней в Букингемском дворце. Тогда она сочла бы себя удовлетворенной и снова стала бы той мягкой и терпеливой женщиной, какой представала перед окружающими в те месяцы, что последовали за встречей с Хуаном Пероном.

Без сожаления покинула Эвита античные руины, нежную зелень, нищету и пышность, роскошно украшенные храмы. Ее ждал народ Парижа, любящий великих героинь истории. Он знал Жанну д'Арк, Марию-Антуанетту, Жозефину. Он не сможет отделить от них Эвиту, продолжающую и завершающую славную череду. Эвита снова слышит биение своего сердца. Наконец-то она увидит, как расцветает в небе радуга, так настойчиво призываемая на словах… Кроме того, отец Бенитес, ее духовник-иезуит, которого она таскает за собой, как великая испанка давних времен, пообещал ей там, в городе-солнце, реванш…

21 июля 1947 года самолет Эвиты Перон приземлился на аэродроме Орли. Она думала, что народ Парижа будет встречать ее аплодисментами, а служба правопорядка поставит заграждение, чтобы сдержать пыл встречающих. Разве не покупала она все свои платья в Париже и разве не привезла изголодавшимся парижанам обещание поставок продовольствия? Говядина, говядина и еще раз говядина!

Однако в то утро в Орли, затянутом жаркой пеленой, были лишь иностранные туристы, едва глянувшие в ее сторону. Их мало интересовало, почему двое таможенников низко склонились перед этой слишком белокурой, слишком улыбчивой дамой.

Эвита ожидала увидеть на аэродроме по крайней мере президента республики при всем параде и республиканскую гвардию с оркестром. А встретил ее всего лишь озабоченный медлительный господин невысокого роста. Это был министр иностранных дел Жорж Бидо.

Скромный кортеж взял курс на Вандомскую площадь. Эвита зачарованно смотрела на проплывающий за окнами машины Париж, как актриса, обозревающая сцену, где ей предстоит выступать. Она с радостью принимала объяснения Жоржа Бидо, гида равнодушного и сдержанного, и вместе с тем время от времени не могла не обращать взора, исполненного надежды, на отца Бенитеса.

В тот момент, когда министр предлагал ей выбраться из длинной черной машины на Вандомской площади, Эвита вознеслась на вершину блаженства, заметив дюжину ребятишек из сиротского приюта. Они промямлили не в лад приветственную песню. Сомнений больше не оставалось: у Парижа есть сердце, и сердце Эвиты готово было слиться с ним. Когда стихли аплодисменты детей, Эвита, не придираясь к исполнению, наклонилась и расцеловала каждого в обе щеки.

Эвита прошла в свои апартаменты, и здесь ей вручили письмо от президента республики с приглашением посетить Рамбуйе. Тот факт, что в приглашении фигурировало слово «шато», замок, заставил Эву поверить в великое начало восстановления ее престижа. Она была разочарована, узнав вскоре, что почти все гости президента проходили через Рамбуйе и что это не являлось знаком особого почета.