Эркюлин Барбен - Воспоминания гермафродита

Мое волнение не укрылось от мадам П. Она внимательно смотрела на меня, не зная, чем объяснить мой мечтательный вид. Если бы повязка, закрывавшая ее глаза, не была столь плотной, если бы ее ослепление не было столь велико, то, несомненно, истина во всем своем блеске могла бы явиться перед ней и заменить испугом ее непоколебимое доверие!!! А может, ей удобнее было оставаться в неведении, нежели узнать ужасную тайну? Все возможно…

Каждый день я приходил в эту комнату и проводил там долгие часы. Состояние мадам Г. было вполне удовлетворительным.

Когда она смогла встать, она приходила к нам во время перемен и кормила ребенка у нас на глазах!

Сара обожала свою маленькую племянницу. Похоже, она завидовала своей сестре! Кто знает!!!

Хотя счастье опьяняло меня, я ощущал ужасные муки. Что делать, Боже мой, какое решение принять!

В моей бедной голове царил хаос, из которого я ничего не мог понять. Все рассказать матери? Но это могло бы ее убить! Нет! Я не мог открыть ей ужасную тайну!

Оставить все как есть?

Но это значило неизбежно подвергнуть себя еще большим несчастьям! Это означало переступить через мораль, через все самое святое, самое неприкосновенное!

И разве позже меня не могли обвинить в преступном молчании и печальных последствиях, которые я обязан был предвидеть!..

Приближались каникулы. Я снова собирался расстаться со своей возлюбленной Сарой. Наше прощание было печальным, особенно с моей стороны, ибо я не был уверен, что снова ее увижу… Я расставался с ней, ничего не говоря о своих планах.

Я приехал в Б. со смертью в душе.

У меня собирались потребовать объяснений, которых я решил не давать. Мсье де Сен-М. был скован, смущен. Ему были прочитаны все мои письма.

Он тщетно пытался разгадать их смысл. Моя грусть плохо на него действовала. Толком не понимая, в чем дело, он предвидел катастрофу. Этот страх усиливался тягостным молчанием, которое я упорно хранил.

Они с моей матерью ждали от меня признания, которого не последовало. Так прошел месяц. Приближался отъезд.

Мои силы были на пределе. Я с ужасом ожидал приближения рокового мига!.. Моя мать набралась смелости. Ведь мне оставалось провести рядом с ней всего лишь несколько дней!

Однажды утром я увидел, что она входит в мою комнату и садится у моей кровати: «Камилла, — сказала мне она, — ты же, надеюсь, понимаешь, что не можешь просто так уехать от нас. Твои слова, твое странное поведение совершенно нам непонятны, и я умоляю тебя объяснить нам все». Больше она ничего не смогла вымолвить. Ее голос дрожал. Вместо ответа я опустил голову и молчал несколько минут!

Вдруг меня осенило. «Ладно, — сказал я, — если ты хочешь знать, то все узнаешь. Но не сегодня! Подожди до завтра. Это все, о чем я прошу». Она ушла.

Ночью я ни на секунду не сомкнул глаз. В четыре часа утра я встал. В одно мгновение оделся.

В доме никто не проснулся. Я бесшумно открыл двери и очутился на улице.

В обычной жизни мне часто не хватало смелости, инициативы.

Перед лицом опасности я обычно собираюсь. Несчастье придает мне силы. Так случилось и на этот раз, когда решалось будущее всей моей жизни… Необходимость борьбы вызвала во мне сверхъестественный подъем.

В пять часов я преклонил колени в часовне епархии. Монсеньер де Б. каждый день в это время совершал мессу. По окончании мессы его можно было найти в исповедальне. Репутация выдающегося прелата была общеизвестна. Человек в высшей степени талантливый, этот местный епископ, несомненно, обладал неоспоримым преимуществом по сравнению с остальными членами французского епископата. Что же касается членов его епархии, то они относились к нему с неслыханным почтением. Им гордились. И я понял, что только у него смогу найти совет и защиту.

По окончании мессы я сделал знак его камердинеру, чтобы он предупредил его Святейшество. Он тотчас же вернулся и пригласил меня в ризницу. Я зашел туда без страха, однако воодушевляемый энергией, которую придавало мне отчаяние.

Я получил благословение епископа и встал на колени на скамеечку для покаяния. Моя исповедь была подробной. Должно быть, я говорил долго. Прелат слушал меня с благоговейным удивлением. Я не напрасно рассчитывал на его снисхождение.

Мои слова были выражением высшей скорби, к которой его великая душа не осталась бесчувственной; его орлиный взор тотчас узрел пропасть, разверзшуюся под моими ногами… Мои столь откровенные признания расположили его в мою пользу.

Я почувствовал сострадание, ободрение, какие может дать только христианская религия!.. Мгновения, проведенные рядом с этим великим человеком, были, возможно, самыми прекрасными в моей жизни. «Мое бедное дитя, — сказал он мне, задав несколько вопросов, — я не знаю, как все это может завершиться. Вы разрешаете мне открыть вашу тайну? Ибо я, хотя и предполагаю, как разрешить данную ситуацию, все же не могу быть здесь судьей. Сегодня же я увижусь с моим врачом. Я договорюсь с ним о том, какую линию поведения выбрать. Приходите завтра утром и да пребудет с вами мир».

На следующий день в тот же час я был в епархии. Монсеньер ждал меня. «Я встречался с доктором X., — сказал он мне. — Приходите сегодня вместе с вашей матушкой к нему в кабинет». Я успел предупредить ее еще накануне. Ее беспокойство невозможно описать. В назначенный час мы были у доктора. Его нельзя было назвать просто обычным врачом, это, скорее, был ученый муж в прямом смысле этого слова.

Он сразу же понял всю серьезность доверенного ему поручения. Оно льстило его самолюбию, поскольку, несомненно, раньше он с подобным не сталкивался, и я должен сказать, что он был на высоте.

Мне не особенно хотелось самому посвящать его в свои самые интимные тайны, и я отвечал ему в общих словах, не обращая внимания на вопросы, которые казались мне вторжением в мою личную жизнь.

«Знаете, — сказал он мне тогда, — вы должны считать меня не только врачом, но и исповедником. Мне нужно все видеть и все знать. Ваше положение серьезно, более серьезно, чем вы, возможно, считаете. Однако мне придется отвечать за вас в первую очередь перед Монсеньером и, без сомнения, также перед законом, в том случае, когда понадобится мое свидетельство». Я воздержусь от подробных описаний этого осмотра, который совершенно убедил ученого мужа.

Теперь ему оставалось лишь исправить ошибку, в которой никто не был виноват. Чтобы ее исправить, нужно было дать указания по поводу изменения моего гражданского состояния.

«Откровенно говоря, — сказал мне добрый доктор, — у вашей крестной легкая рука, если уж она назвала вас Камиллой. Дайте мне руку, мадмуазель, надеюсь, очень скоро мы будем называть вас иначе. Оставляю вас и отправляюсь в епархию. Не знаю, что решит Монсеньер, однако сомневаюсь, что он разрешит вам вернуться в Л. Там вы больше не будете занимать свой пост, это невозможно. Однако я никак не могу понять действий своего коллеги из Л., который фактически себя скомпрометировал, разрешив вам так долго оставаться там, зная, кто вы есть на самом деле. Что же касается мадам П., ее наивность невозможно объяснить». Затем он обратился со словами ободрения к моей бедной матери, пребывавшей в совершенном изумлении. «Вы потеряли свою дочь, это правда, — сказал он ей, — однако вскоре вы обретете сына, которого не ждали».