Эркюлин Барбен - Воспоминания гермафродита

Наше возвращение в апартаменты мсье де Сен-М. было воспринято как из ряда вон выходящее событие. Благородный старец расхаживал взад-вперед, стараясь скрыть свое лихорадочное нетерпение. Увидев нас, он остановился, моя мать усадила его в кресло и села у его ног. Я расположился на некотором расстоянии, совершенно не желая рассказывать о том, что произошло. Время от времени мсье де Сен-М. поднимал на меня глаза и издавал восклицания, реагируя на детали, которые перечисляла моя мать. Сперва он удивился, но затем воспринял ситуацию спокойнее, придя к выводу, что в будущем я смогу занять более выгодное положение. На это можно было надеяться при условии хорошей протекции. «Все равно, — сказал он, — мне нужно было дожить до восьмидесяти лет, чтобы увидеть такую развязку, и именно благодаря тебе, Камилл, это случилось! Сможешь ли ты стать счастливым, бедное дитя!» Я был так потрясен, что не нашелся ничего ответить, все мысли смешались в моем воспаленном мозгу, который никак не мог принять взвешенного решения. Временами мне начинало казаться, что я сплю и вижу кошмарный сон.

Этот неизбежный результат, который я предвидел и которого даже желал, теперь пугал меня и возмущал своей нелепостью. В конце концов, я добился того, что считал нужным сделать, но кто знает? Возможно, я ошибся. Случившиеся со мной внезапные резкие перемены могли поставить под угрозу нравственность.

Смогут ли люди, которые обычно так слепы и строги в своих суждениях, отнестись к моим действиям с пониманием, либо же они извратят их и поставят мне в вину?

Увы! Тогда я не сумел все это обдумать. Путь был свободен, и меня подталкивало вперед чувство долга, который я должен был исполнить. Я ничего не просчитывал.

На следующий день я отправился в епархию. Монсеньер ждал меня. «Я видел доктора, — сказал он мне, — и все знаю. Я все обдумал и принял следующее решение: вскоре вы вернетесь в Л. еще на несколько дней, чтобы устранить возможность скандала, который мог разразиться после вашего отъезда, — это нужно сделать и ради вас, и ради заведения, которым вы руководите. Вы сами видите, что я вам полностью доверяю. Не злоупотребляйте этим. Как можно скорее найдите себе замену и возвращайтесь сюда, после чего мы постараемся найти способ подыскать вам в обществе новое место».

Через два дня я уже был в Л. Предупрежденная о моем приезде, Сара ждала меня. Она сразу же обняла меня, а затем обратила внимание на чрезвычайно серьезное выражение моего лица. Поскольку она сама заговорила об этом, я сел на край своей кровати и устремил на нее страдальческий взгляд. «Моя любимая, — сказал я ей взволнованно, — час расставания настал». И я кратко рассказал ей обо всем, что произошло в Б. Я и сейчас вижу это милое любимое лицо, которое внезапно исказила глубокая печаль. Она ничего не сказала, но ее взгляд, казалось, упрекал меня, ставил мне в вину то, что я принял это важное решение без нее. «Если бы ты захотел, — говорил этот взгляд — мы могли бы еще долго быть счастливы. Но меня тебе уже, конечно, мало; ты жаждешь свободного существования, независимости, которые я не в состоянии тебе дать».

И действительно, отчасти все это было связано с отвращением, которое овладело мною. Я уже не жил. Я постоянно испытывал стыд за свое нынешнее положение, и одного этого было достаточно, чтобы заставить меня порвать с прошлым, заставлявшим меня краснеть.

Это смутное стремление к неведомому сделало меня эгоистом, мешая мне сожалеть о дорогих мне узах, которые я собирался разорвать по собственной воле.

Позже я горько раскаялся в том, что тогда считал своим главным долгом. Вскоре люди дали мне понять, что я совершил непростительную глупость, и жестоко меня за это наказали.

Эти несколько дней, проведенные мною в Л., были по-настоящему тяжелыми. Моя бедная Сара не могла скрыть своих горестных слез. Она старательно избегала своей матери, которая и сама, как это ни странно, не могла свыкнуться с мыслью о моем скором отъезде.

По этому поводу у нас с ней произошло объяснение, и я, не вникая в детали, дабы уверить ее в серьезности момента, был вынужден привести в качестве побудительной причины своих действий решение Монсеньера, власть которого не оставляла мне свободы выбора.

Слепая мать отвечала на непонятные объяснения, которые должны быть для нее ужасным предупреждением, с истинным или наигранным недоверием, превосходившим всякое понимание. Здесь мне следует пояснить. Поскольку я оставался под ее крышей, она не могла как-то объяснить свое поведение, не испортив со мной отношений, а это бы вызвало подозрения ее семьи и прочих людей. А этого ей хотелось избежать любой ценой. В глубине души она одобряла меня, я не сомневаюсь в этом, и ее видимое спокойствие скрывало ужасную тревогу, причиной которой была ее дочь. Ибо если до сих пор она оставалась глухой к очевидности, к намекам своего врача, теперь уже подобное ей не дозволялось. Истина предстала перед ней в свете дня, и какую боль она, должно быть, ощущала, думая о последствиях своего пагубного доверия! Однако ничто ни в ее словах, ни в поведении не выдавало ее душевного состояния. Не знаю, как ее назвать: по-настоящему сильной женщиной или же простоватой невеждой. Перед Сарой и перед другими своими детьми она играла великолепную роль трогательной простушки, причем безо всякой аффектации, не давая повода ни малейшей критике. Может быть, она притворялась, что привязана ко мне? Не знаю. Во всяком случае, самый изощренный ум здесь попал бы впросак. Мы все часто ошибаемся и позволяем себя обманывать, причем из самых лучших побуждений.

Никогда еще три человека не попадали в более странное, более ложное положение, при этом они были объединены общими идеями, однако все здесь на поверку оказалось недостойным и фальшивым, превратилось в невероятную комедию, разыгрывавшуюся с непостижимым хладнокровием.

Для мадам П. я был и должен был всегда оставаться избранной подругой ее дочери.

Мать Сары и все прочие считали, что Сара сожалела обо мне как о подруге, о сестре, отсутствие которой она была вправе открыто оплакивать, и никто ее в этом упрекнуть не мог. Если бы кто-нибудь, посвященный во все эти тайны, увидел бы нас втроем, обсуждавшими количество дней, которые я еще собирался провести в Л., он подумал бы, что присутствует при представлении «Фигаро» или же в театре Жимназ, [1] Жимназ — театр, устроенный в 1820 году на бульварах в Париже для представления комедий и водевилей. и уж точно никогда даже самому знаменитому актеру не удавалось сделать такой правдивой настолько неправдоподобную роль.

Каждый день происходили новые сцены, и я уже чувствовал себя оглушенным и отчаявшимся.

Однажды вечером, когда ученики были на перемене, я последовал за Сарой в ее комнату… Мой отъезд по-прежнему был поводом для разговоров и новых слез. Моя подруга, стоя у окна, обвив рукой мою шею, молча плакала, когда внезапно вошли ее мать и младшая сестра.