Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Старый «отставной поэт» стал свидетелем эпопеи 1812 года. С юных лет он привык к бесспорным победам русского оружия. «Не знаю, как при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без соизволения нашего выстрелить не могла», — говорил Безбородко. Ощущение имперского превосходства жило и в Державине. И вдруг — захватчики на Русской земле. Наша армия оставляет город за городом. Иноземцы устраивают конюшни в православных храмах. До сих пор не осмыслена трагедия Смоленска. Солдаты Раевского и Дохтурова защищали Смоленск, воистину не щадя живота своего. Выполняли приказ Багратиона, который планировал если не разгромить, то остановить Великую армию в Смоленске. Но Барклай — не только командующий Первой армией, но и военный министр — оставался неумолимым: отступать.

Державин получал отрывочные, смутные — и от этого ещё более тревожные сведения. Увы, сбывались худшие предчувствия: новые правители не прислушались к старикам — и получили катастрофу, непоправимую катастрофу. Державин умел предсказывать будущее — особенно если речь шла о политической жизни. Этой способностью он гордился, время от времени подчёркивал свою правоту: как в случае с Суворовым, который, в полном соответствии с прогнозами Державина, повторно возвысился после опалы. Но то был счастливый повод, не то что победы Наполеона.

Багратион был вынужден подчиняться Барклаю как военному министру. Пожалуй, никогда в истории русской армии подчинённый не относился к командующему с таким презрением. «Подлец, мерзавец, тварь Барклай» — так называл военного министра любимый ученик Суворова, которого Державин уже успел заслуженно воспеть.

Фортуна отвернулась от Багратиона: в то время император относился к нему с предубеждением, все спорные ситуации он трактовал не в пользу самого популярного генерала русской армии. Любимая сестра Александра — великая княгиня Екатерина Павловна — и до, и после замужества была влюблена в Багратиона (кстати, её муж — принц Ольденбургский — уйдёт из жизни почти одновременно с Багратионом). Государя это раздражало. Грузинского князя, у которого в Петербурге было немало поклонников, но не меньше и врагов, отдалили от двора. Но, конечно, одним этим всего не объяснишь… Император писал Екатерине Павловне: «Убеждение заставило меня назначить Барклая командующим 1-й армией на основании репутации, которую он себе составил во время прошлых войн против французов и против шведов. Это убеждение заставило меня думать, что он по своим познаниям выше Багратиона. Когда это убеждение ещё более увеличилось вследствие капитальных ошибок, которые этот последний сделал во время нынешней кампании и которые отчасти повлекли за собой наши неудачи, то я счёл его менее чем когда-либо способным командовать обеими армиями, соединившимися под Смоленском. Хотя и мало довольный тем, что мне пришлось усмотреть в действиях Барклая, я считал его менее плохим, чем тот, в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия». Приговор строгий и несправедливый. Между тем в Европе мало кто сомневался, что лучшим русским полководцем является именно Багратион. После Прейсиш-Эйлау многие зауважали ещё и Беннигсена, но о Багратионе Европа помнила с 1799 года. Он сражался под командованием Суворова в непобедимой русской армии XVIII века. Он был героем неудачной для антинаполеоновской коалиции европейской кампании 1805 года: прикрывал отступление русской армии. «Лечь всем, но задержать Бонапарта!» — такой приказ исполнил Багратион при Шенграбене с шеститысячным корпусом храбрецов. Сражаться пришлось против почти 30-тысячной армии. Но Багратион продержался, а потом прорвал окружение и присоединился к армии Кутузова. Да не просто присоединился, а по-суворовски: привёл с собой пленных и трофеи. Блестящий триумф! И Державин тогда написал:

Между прочим, ни одного случайного слова в этом четверостишии нет: Багратион был несокрушим именно в штыковом бою, а Наполеон и впрямь действовал на удивление быстро и твёрдо.

А ещё после шенграбенских известий Державин сочинил «Народную песню» «Пирушка англичан в Петербурге, по случаю полученных известий о победе русскими французов»:

По сюжету эту застольную песенку затянули англичане, но бодрое восклицание «Мы, братцы, не немецки шлюхи» русские солдаты воспринимали как высказывание от своего имени.

Наконец-то Державин вовсю воспользовался простонародной солдатской речью — без аллегорий, без символики и торжественных словес:

Эти стихи повлияют на Лермонтова (вспомним «Бородино» и «Двух великанов») и Майкова (вспомним «Сказание о 1812 годе»), пожалуй, посильнее, чем ода «На взятие Измаила». «Расчесал в клочки» — столичных снобов, верно, покоробило это крепкое выражение, а Державину — в самый раз. В народном духе он выдержал и следующие строфы:

Последняя строфа подтверждает: эту песню поют англичане, союзники России.

В один ряд с лордом Нельсоном в 1799 и 1805 годах встал русский грузинский князь Пётр Иванович Багратион. За него не грех и осушить вместительную красоулю — монастырскую чашу.

Багратион олицетворял главное оружие русской армии — прорывную мощь смелого штыкового удара. Державин знал повадку чудо-богатырей, пробивающих штыками дорогу к победе. Они оба не могли привыкнуть к поражениям, не желали мириться с тем, что есть в мире сила, опасная для русского воинства. Подчас Багратион позволял себе шапкозакидательские настроения — возможно, в педагогических целях, чтобы офицеры не боялись французов, чтобы не действовал тот самый удавий гипноз завоевателей.