Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

Вяземский хорошо знал Державина дофелицианского периода — Гаврила Романович слыл тогда второстепенным стихотворцем, был беден и пытался выслужиться перед генерал-прокурором. Державин так и остался для Вяземского маленьким человечком, который прославился по глупости, на несерьёзном поприще. Вяземский не сомневался: если государыня станет опираться на стихотворцев и златоустов — империя погибнет. Но эпитафия у Державина вышла вполне почтительная.

Герцог Сюлли — французский управленец XVI–XVII веков, чиновник со стальной крепкой хваткой. История запомнила его как противника роскоши, сурового правдолюба. Запомнила его поразительную бережливость. Если бы Вяземский увлекался историей — его бы, несомненно, порадовало сравнение с «Сюллием». Он и впрямь ничем не уступал знаменитому французу! Почти 30 лет князь, по существу, возглавлял судебную систему империи, прибирая к рукам всё больше полномочий. Бантыш-Каменский писал про него: «Чрезвычайно трудолюбив, враг роскоши, но скуп и завистлив» — исчерпывающая аттестация!

Но следовало примириться с Потёмкиным. Державин посетил его в Царском Селе. Попов предложил поэту выбрать для себя любую награду. Державин от просьб воздержался. Князь не выказывал обиды, пригласил Державина «к себе в спальню, посадил наедине с собою на софу и, уверив в своём к нему благорасположении, с ним простился». Простился. Он уже собирался в дорогу — на юг. То была последняя дорога Потёмкина.

Потёмкин создал недурственную шпионскую сеть, которая шустро переигрывала противника в Османской империи. Приходили доклады и из Франции, там назревали невиданные события. Кто взбунтовался? То ли аристократы, то ли буржуа. Когда пришли известия о падении Бастилии, Петербург почему-то возликовал. А Екатерина заявила Храповицкому не без высокомерия: «Зачем нужен король? Он всякий вечер пьян, и им управляет кто хочет, сперва Бретейль, партии королевиной, потом принц Конде и граф д’Артуа и, наконец, Лафайет; уговаривали его идти в собрание депутатов».

Императрица и её орлы-соратники надеялись, что Франция ослабнет и откажется от имперских амбиций. Мощный конкурент выбывал из большой политической игры — как тут не порадоваться?

На публику Екатерина выносила совсем иные суждения: Россия не останется равнодушной к судьбе добродетельного короля. Варвары разрушают престолы и храмы. Под личиной свободы — сего обманчивого призрака народов — приходят безначалие и варварство…

Русские подданные, согласно повелению Екатерины, покинули бурлящий Париж.

На казнь Людовика XVI Екатерина — для приличия, для молвы — откликнулась суровым высказыванием: «Нужно истребить всех французов — так, чтобы и семени этого народа не сохранилось!»

В феврале 1794 года она писала Гримму: «Если Франция справится со своими бедами, она будет сильнее, чем когда-либо, будет послушна и кротка как овечка; но для этого нужен человек недюжинный, ловкий, храбрый, опередивший своих современников и даже, может быть, свой век. Родился он или ещё не родился? Придёт ли он? Всё зависит от того. Если найдётся такой человек, он стопою своею остановит дальнейшее падение, которое прекратится там, где он станет, во Франции или в ином месте».

О новоиспечённом бригадном генерале Бонапарте тогда ещё мало кто знал… Это не чутьё, это предвидение, основанное на политическом опыте и рациональном анализе событий.

Бонапарт набирал силу, невольно следуя предписаниям Екатерины, а Державина в то время мало занимала Франция. Он писал «Вельможу» и «Приглашение к обеду», пробовал себя в анакреонтике. А главным геополитическим событием 1794 года для него, как и для всей Восточной Европы, стало падение Польши.

Державин давно готовился стать певцом агрессивного геополитического рывка империи. Как и Петров, он мечтал о православном Константинополе, который станет форпостом и святыней невиданной державы. И хотя греческие планы пришлось отложить, Россия сумела крепко взять в свои руки Крым, Причерноморье, Кубань, Новороссию. Империя обрела новый масштаб. Жуковский, следуя урокам Державина, выразит этот рывок одной строкой: «Наше всё и всё поёт!» Двухвековое противостояние с Османской империей завершалось, Россия побеждала. Уже никто не мог оспорить, что на восток от Карпат, на север от Чёрного моря и Кавказских гор простирается Россия. Казалось бы, империя достигла своих естественных границ: от южных морей до Северного Ледовитого океана, от Польши до Аляски включительно. Но истинным империалистам этого было мало. Нужно было вгрызаться в Европу, подминая под себя слабых, угрожая сильным. Слабым к тому времени оказалось государство, с которым соперничал ещё Грозный царь Иоанн Васильевич.

Речь Посполитую раздирали конфедерации. В неразберихе конкуренции политических группировок страна потеряла единство управления. Этот самоубийственный угар шляхты, перекинувшийся и в массовый обиход, продолжался несколько десятилетий, а французская революция дала польским бунтарям новый сильный импульс.

Позволю себе отступление: на взгляд из XXI века, эпоха распада Речи Посполитой чем-то напоминает современную ситуацию на Украине. Да, это была оранжевая Польша. Славянские страны с противоречивым отношением к могучей соседке-России. Калейдоскоп политических витий, использующих народные волнения для борьбы друг с другом, непримиримые противоречия между регионами и много громких, пьянящих слов — свобода! Родина! Европа! И буйное опьянение демократией, которое три века назад привело страну к катастрофе. Конечно, различий здесь не меньше, чем сходства, но историческая аналогия просматривается. Впрочем, примеров подобного государственного суицида мы в истории находим немало.

Революция вызревала втайне, а наружу прорвалась, когда русский генерал Игельстрём, командовавший войсками империи, пребывавшими в Польше, начал роспуск польских войск. Игельстрёму не хватало дипломатических дарований, но польское свободолюбие и без внешних раздражителей рвалось из теснин государственного кризиса. Генерал Антоний Мадалинский не подчинился, выступил из Пултуска со своими кавалеристами. К нему присоединялись другие отряды. Мятежный корпус напал на русский полк, затем — на прусский эскадрон, разбил их и с триумфом отошёл к Кракову. Тут же в Польшу, а именно в Краков явился Тадеуш Костюшко, признанный вождь революции. На рыночной площади Кракова он произнёс свою клятву и был избран главным начальником восстания: это событие навсегда останется культовым в истории Польши. Военный инженер по образованию и революционер по призванию, он уже воевал против русских в рядах барских конфедератов, после чего сражался за океаном, в армии Джорджа Вашингтона, от которого получил генеральское звание. В 1794-м, на волне революции, он примет звание генералиссимуса — за пять лет до Суворова!