Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

«Из тяжёлой золотой рамы кованых державинских строф перед нами с необычайной и яркой жизненностью выступает уже известный нам облик — один из замечательных русских характеров, человек исключительно горячей крови, живущий всей полнотой бытия, кипуче-деятельный, пылкий, порывистый, увлекающийся, честный, прямой, умеющий страстно любить и столь же страстно презирать и ненавидеть, владеющий даром беспощадно-бьющего слова, острой насмешки, зачастую переходящей в тонкую иронию… В стихах Державина перед нами развёртывается почти вся его красочная биография, во всей конкретности отдельных её эпизодов, со всем многообразием личных, семейных, дружеских и служебно-общественных связей и отношений», — писал Д. Д. Благой, кое-что понимавший в поэзии Державина.

Естество никогда не переходит в поэзию напрямую. Тут — метаморфозы прихотливее, чем у Овидия. Личность поэта, излом его мысли, искренний порыв — всё это баранья туша. Сырое мясо! Чтобы приготовить из него оду — приходится варить и жарить, умасливать и добавлять специи. А потом добавить свежей зелени, а ещё — наварить каши для гарнира. Только когда приспеет обеденное время, баранина не должна пахнуть железом или пластмассой, которой во времена Державина ещё не существовало. Читатели приметили: Державин во многих одах показал собственное естество. У Ломоносова, у Хераскова можно рассмотреть отдельные фрагменты автопортрета. А Державин, кажется, весь перед нами — в красках, в звуках. Но это только кажется! Державин не подавал к столу сырое мясо. Поэтическая откровенность не равнозначна житейской. В прозе Державин скромно писал о себе в третьем лице, а в стихах сломал препоны, выстроенные классицистами, — и выразил всего себя, с ошибками и слабостями, себя своенравного, подчас тщеславного, а то болтливого и не умеющего отредактировать сучковатый стих. Как важно в поэзии утвердить своенравие и остаться живым, но не заиграться в культ собственного «эго». Державину первому это удалось — ещё в «Фелице»:

Никто! Так почему же поэты рядятся в белоснежные тоги? Державина мы видим то принаряженного по моде, то расхристанного. И в мыслях — такое разнообразие мотивов, какого не встретишь и на портретах кисти Боровиковского.

Обмолвились о смерти Потёмкина? Но это событие вселенского масштаба, тут двумя словами не обойтись.

Храповицкий в телеграфном стиле зафиксировал реакцию Екатерины на смерть князя Таврического: «Слёзы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь». После нескольких бессонных ночей императрица писала Гримму: «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть, курьер привёз горестное известие, что мой воспитанник, мой друг, можно сказать, мой идол князь Потёмкин-Таврический скончался в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. С прекрасным сердцем он соединял необыкновенно верное понимание вещей и редкое развитие ума. Виды его были всегда широки и возвышенны. Он был чрезвычайно человеколюбив, очень сведущ, удивительно любезен, а в голове его непрерывно возникали новые мысли. Никогда человек не обладал в такой степени, как он, даром остроумия и умения сказать словцо кстати». Эти слова стали бы наилучшим некрологом величайшему управленцу в истории нашей страны. Стали бы, но Державин превзошёл Фелицу.

Он начал издалека — повёл речь с основательного и долгого описания водопада:

Первая строка, первый ошеломительный образ — «Алмазна сыплется гора» — возможно, возник ещё в Карелии, десяток лет назад, да так и остался в запасе, ждал своего часа. Первая строка очень важна: если с самого начала не получилась картина — пиши пропало, ода выйдет скучная. Не только для просвещённой публики, но и для самого автора, а уж Державин скуки не терпел. Там, как всегда у Державина, имеются и детали, вырванные из реальности. Прогуливаясь возле гремящего водопада, губернатор услыхал странные звуки — они отличались от шума речной стихии. Что это? Да просто мощный ветер доносил скрежет станков с чугуноплавильного завода. А ведь завод стоит вовсе не поблизости! «Стук слышен млатов по ветрам», — напишет памятливый Державин в «Водопаде». А в «Объяснениях» расставит все точки над «i»: «Хотя Кончезерский завод лежит от сего водопада около 40 вёрст, но в сильную погоду по ветру слышно иногда бывает действие заводских машин, которые, смешавшись с шумом вод, дикую некую составляли гармонию». Индустрия и натура — загадочные стихии, Державина восхищало их переплетение. Симфония природы и рукотворных заводских мотивов. Губернатор и поэт склонял голову перед прогрессом, перед скрежещущими машинами. В русской поэзии именно он оказался первым певцом промышленных чудес — Маяковский, для которого завод стал ключевым поэтическим образом, перекликался с вельможным поэтом, гордо носившим старомодный парик.

Возле Кивача Державин приметил и другие чудеса. Водопад не замерзал в зимнюю стужу, но солнечные лучи в морозную погоду высвечивали водяные искры, которые на лету превращались в лёд.

«Весьма удивительное зрелище!» — запишет Державин, сдерживая эмоции, и в «Водопаде» появится «пыль стекляна». Течение «Водопада» уносит и перемалывает всё, что попадает под его власть. Как это похоже на бренные, земные дела людей!

Ода вышла под стать Потёмкину — грандиозная, самая пространная в репертуаре Державина. Семьдесят четыре строфы индивидуального чекана, в каждой строфе — по шесть строк. Эта ода восхищала и литераторов пушкинского времени… Восторженнее других оказался Гоголь: «Кажется целая эпопея как бы слилась в одну стремящуюся оду… В „Водопаде“ перед Державиным пигмеи другие поэты. Природа там как бы высшая нами зримой природы, люди могучее нами знаемых людей, а наша обыкновенная жизнь, перед величественною жизнию, там изображённою, точно муравейник, который где-то далеко колышется внизу».

Эту эпическую оду трудно продекламировать залпом, надобна передышка. Мы не знаем достоверно, когда Державин задумал её. Вполне возможно, что наброски стихотворения о водопаде появились до смерти Потёмкина и не были связаны с образом великого администратора.

Получив известие о смерти князя Таврического, Державин закипел. Снова его поразило соседство земного величия и внезапной смерти. Да и умер Потёмкин не в дворцовой зале и не на поле боя, а под открытым небом в степи — совсем как бродяга. Он давно болел, но, не считаясь с недугом, дни и ночи отдавал трудам — как одержимый. Шла война с Османской империей — Потёмкин готовился к главному свершению в жизни, не до госпиталей ему было. Он ослабел, почувствовал приближение смерти — и приказал остановить карету. Его положили на траву, великий правитель умер среди степей… «Гусар, бывший за ним, положил на глаза его две денежки, чтобы они закрылись», — сообщает Державин.