Роксана Сац - Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

Обогащенная приобретенным опытом, я, готовясь к встрече с таким неординарным «контингентом», теперь уже не только хорошо знала фамилии (с правильными ударениями, что немаловажно), но и всех в лицо и даже кое-что из биографий своих новых учеников. Все они были переростками-второгодниками со стажем, состояли на учете в милиции, самые «выдающиеся» имели по две-три судимости.

В какой-то степени признавали эти «милые крошки» только трех учителей: суровую немногословную математичку Нину Ивановну, классного руководителя Константина Васильевича, которого между собой называли Костян, и меня. Остальных в разной форме и степени изводили и доводили. Помню, какое сильное впечатление произвел на меня навзрыд рыдающий учитель английского языка Станислав Алексеевич — у него и так всегда был какой-то жалкий вид, а тут просто заливается слезами. Оказывается, эти подонки изрезали и облили чернилами его единственный пиджак.

Взбешенная, мчусь на первый этаж и вижу нечто невообразимое. Все двадцать пять человек в коридоре, окружили кого-то, толкают и гогочут, а этот кто-то визжит и ойкает:

— Вы что делаете?

Разбежались, а предо мной предстали четыре девчушки, которые пришли к старшеклассникам на репетицию и по ошибке забрели на первый этаж. Ну и вид у них был после «нежданной встречи»! Но меня больше занимают не они, а Станислав Алексеевич:

— Как вы могли это сделать? Вы же знаете, у него двое детей, мать, он всех содержит!

— А пусть не дерется.

— Дерется? Но ведь вы же его довели! А что, Костян вас не лупит, что ли? Думаете, я не знаю?

— Костяну можно, он сильный, а этот от слабости кулачонками машет, каждый должен своей дорогой идти: вот Нина (математичка) на нас не кричит, с палкой не гоняется, а мы ее признаем. И вас тоже. Вы вот на Островок пошли — не испугались, он бы в жизни не пошел.

Да, логика… И про Островок вспомнили. Впрочем, и я про него не забыла.

На Островке — так назывался один из наших микрорайонов, — жили почти все наши «трудные», это было царство шпаны. Жил там и Голованенко, рыжий, тупой детина, уже третий год сидящий в 5-м классе. Как-то он мне нахамил, я сгоряча потребовала, чтобы явились его родители, сделав соответствующую запись в дневнике. Дома он, разумеется, дневник не показал, я «завелась» (чего, кстати, всячески надо избегать) и перед всем классом заявила, что его ухищрения не помогут и я с его родителями все равно встречусь.

— Не встретитесь, — совсем обнаглел Голованенко.

— Посмотрим, — ответила я и в тот же день отправилась на Островок.

Когда подошла к нужному подъезду, возле него шебуршились двое мальчишек лет шести-семи — я на них почти и внимания не обратила. Однако, когда, поговорив с матерью Голованенко, вышла, у подъезда увидела человек двадцать шпаны, нахлобучивших на головы пальто и преградивших мне дорогу.

Что делать? Вернуться за помощью к матери Голованенко? Но эта рыжая рыхлая женщина с водянистыми глазами произвела на меня гнетущее впечатление. Кроме того, если я отступила — значит, струсила, представляю, как они растрезвонят об этом на всю школу. И я решительно двинулась вперед. Живая стена все же расступилась, однако чья-то палка ткнулась мне в бок, да и вдогонку полетели комья земли и камни.

На другой день, судя по их оживленным хитрым рожам, они ждали меня с нетерпением.

— Ну, как, Роксана Николаевна, побывали на Островке? — поинтересовался один из самых отпетых — Шурыгин.

— Конечно. А ты что же, со страху так укутался, что и не разглядел толком?

— Во второй раз пойдете?

— Если понадобится, обязательно. И обязательно тогда зайду к тебе.

Но еще раз идти на Островок мне совершенно не хотелось…

Впрочем, вскоре я изобрела простой, но оригинальный способ воздействия на трудных: после выполнения плана урока, о котором я им сообщала вначале (два-три вопроса по старому материалу, объяснение нового, упражнение) я рассказывала все, что придется — от наивных сказочек до душещипательных романов. Они так ждали этого момента, что овладели искусством скорописи и с молниеносной быстротой строчили упражнения, естественно, не затрудняя себя орфографией. Однако за любую провинность я лишала их этого удовольствия, чем добилась почти идеального послушания.

Казалось бы, я могла испытать некоторое удовлетворение, и все же в это время я чувствовала себя в классе примерно так, как дрессировщик в клетке с тиграми: всегда наготове хлыст…

Однажды, вскоре после начала моей педагогической карьеры, заметила, что один из моих учеников, как только начинаю рассказывать, берет ручку и, саркастически усмехаясь, что-то записывает. Отобрала у него листок, на котором было:

«Стенограмма объяснения учительницы Сац Р. Н. Александр Сергеевич Пушкин… Шмаков, не верти головой… родился в 1799 году… Сергеев, куда ты смотришь… в Москве. Его отец… Я тебя выгоню, Старостин… Сергей Львович Пушкин происходил из… Повторяю, выгоню, если не прекратишь… дворянского рода… Половин, на меня смотри…» и так далее.

Впервые я задумалась над своими педагогическими «методами». Восьмиклассник Игорь Ятчени, у которого отобрала запись, был малоприятным подростком, но умным и тонким. Было совершенно очевидно, что на уроках «дрессировщика» ему неинтересно. И, наверное, не ему одному.

Тем не менее моя популярность в пределах одной школы росла, чему были подчас смешные свидетельства.

Как-то Юра зашел за мной в школу (он старался при любой возможности быть рядом со мной, мой Юра). Прямо напротив школы — трамвайная остановка. Сели. Поехали. Дорогой разговариваем о его премьере — он превосходно сыграл небольшую роль в спектакле «Волынщик из Стракониц». По существу, один проход — и всегда под аплодисменты. Юра достает газету с рецензией, где о нем самые лестные слова и, посмеиваясь, говорит:

— Вот и слава пришла.

— Разве это слава? Вон слава, — отвечаю я и показываю на заиндевевшее окно. Там на толстенной снежной корке начертано «Саца — обос…».

Однако со временем что-то все же, очевидно, менялось и в моих «держимордовских» методах, и в отношении ко мне моих сорванцов. Постепенно на заборах улицы Осипенко, которую они так любили «украшать» моей неприлично рифмующейся фамилией, стала исчезать эта самая «рифмующаяся» часть, да и «оповещающие вопли» при моем появлении тоже зазвучали по-иному: вместо «Атас! Саца идет!» «Атас! Идет Роксана!»

Параллельно жизни школьной текла, как и положено, жизнь личная и общественно-историческая. Хотя почему параллельно? Ведь они то и дело пересекались. Те, кто был свидетелем событий, связанных со смертью Сталина, наверняка помнят трагедию, разыгравшуюся на его похоронах, когда тысячи людей, пришедших проститься с вождем и учителем, были растоптаны и раздавлены. Тогда сработал эффект толпы — страшное явление. Нечто подобное, хотя, конечно, в иных масштабах и качестве, довелось наблюдать и в школе. Особенно запомнился один случай, когда я почти случайно заглянула на перемене в дверь своего, тогда 7 класса.