Оливер Сакс - Нога как точка опоры (2012)

И вот я испытывал чувство завершения огромного путешествия. Стоя на вершине Парламентского холма в последний день своего выздоровления, я видел перед собой странные просторы. Они уходили в невообразимое будущее и в то же время, казалось, возвращали меня к самым ранним мыслям и чувствам. Так что мое путешествие вело одновременно вперед и назад — но такова, похоже, природа мысли; она приводит к собственному началу, лишенному времени дому разума.

В январе 1984 года — я только что закончил долго вынашиваемую рукопись книги «Нога как точка опоры» — я снова упал, на этот раз совсем не романтично, поскользнувшись на замерзшей луже в Бронксе, вовсе не удирая (как в 1974 году) в горах от быка. Я порвал связку правой четырехглавой мышцы, а также заработал вывих правого плеча. На сей раз не было долгого ожидания смерти на горном склоне, не было долгого путешествия по суше и морю; через два часа после несчастного случая меня срочно прооперировали.

Тогда, в 1974 году, я просил, чтобы операция проходила под спинальным наркозом; в этот раз я обратился с той же просьбой, и она была удовлетворена. В результате спинальной анестезии я утратил всякое ощущение своих ног, вообще всей нижней части тела; я не ощущал, что мои ноги и бедра, которые я мог видеть в зеркале над операционным столом, были в каком-либо смысле моими. Теперь я в фундаментальном отношении «заканчивался» в середи­не, и то, что отражалось в зеркале, эти так называемые ноги и бедра, моим не было. Моя нижняя половина была, так сказать, полностью «ампутирована». Нельзя сказать, что она ощущалась как отсутствующая. Совсем наобо­рот: у меня не было чувства, что чего-то не хватает; я, как и раньше, ощущал свою полную законченность. Казалось, я никогда не имел никаких ног, никаких бедер или ягодиц, вообще никакой нижней части, как если бы эта часть у меня с рождения отсутствовала.

Я был скорее зачарован, чем испуган этим ощущением, потому что оно было идентично тому отчуждению, которое я испытал много лет назад в отношении своей другой ноги; я также знал, что все вернется к норме, когда закон­чится действие анестезии. И все же это предчувствие было странно смутным и теоретическим, потому что в таком состоянии невозможно представить себе, что нижняя часть вернется, невозможно вспомнить, что значит быть «целым». В отчужденной части тела нет никакого смысла. Спинальная анестезия приводит человека в невообразимое состояние — самое подходящее, не мог я не подумать, для читателей «Нога как точка опоры». Пусть все они прочитают эту книгу под спинальным наркозом — тогда они будут в точности знать, о чем я говорю!

Тогда, много лет назад, в процедурной, когда моя отчужденная левая нога впервые была освобождена от гипса, я видел ее как искусно выполненный безжизненный восковой муляж из анатомического музея, и именно так сейчас выглядели для меня обе мои ноги, отражавшиеся в зеркале над операционным столом. Я наблюдал за опера­цией с чем-то вроде эстетического удоволь­ствия, с чувством полной непричастности и отчужденности: это не мою ногу оперировали, а какой-то дубликат, не имеющий ко мне отношения [36] Я не мог не задуматься о том, что испытывают женщины, рожающие под спинальным наркозом: не распространяется ли чувство отчужденности на ребенка, появляющегося при таких обстоятельствах, не перестает ли он быть плотью от плоти матери, не делается ли не-плотью от чьей-то не-плоти? Я понял, насколько мудрым является стремление проводить роды под более мягким, менее аннигилирующим эпидуральным наркозом, хоть и в меньшей мере снимающим боль, чем полный спинальный. — Примеч. авт. .

С правой ногой не было сильнейшей конту­зии и отека, сопровождавших первое увечье; не было признаков серьезного повреждения бедренного нерва. Операция была гораздо более легкой и простой и длилась не больше двух часов. Более того, мне наложили гипс, позволявший ходить; мне велели вставать и опираться на ногу уже на следующий день. Я не мог не сравнивать этого с пятнадцатью днями неподвижности после первой операции, с пятнадцатью днями неизвестности, проведенными в инвалидном кресле или в постели.

На следующий день я и в самом деле встал и сделал несколько шагов, цепляясь за ходунки; весь мой вес приходился на гипсовую повязку. Всего полдюжины неуверенных шагов, но и этого было достаточно, чтобы показать мне: устраша­ющая ситуация десятилетней давности не повторилась. Я был ужасно слаб, но я знал, как ходить; нога ощущалась как часть меня, не было и намека на отчуждение. Теперь было легко, вернувшись в постель, упражнять ногу, напрягать мышцы, наращивать мускулы; легко было, стоя на здоровой ноге, сгибать постра­давшую в бедре, раскачивать ее из стороны в сторону, поддерживать хороший мышечный тонус. Я чувствовал, как с каждым часом ко мне возвращаются силы и уверенность в себе. Физиотерапевт ободрял меня и радовался моим успехам: «Вы — один из легких пациентов. У вас нет никаких проблем».

— А какие могут быть проблемы? — поинтересовался я. — И каковы тяжелые пациенты?

— Ох, вы просто не поверите... такое иногда бывает! Некоторые больные с повреждением четырехглавой мышцы говорят, что не могут чувствовать свою ногу, что она им не принадлежит, что они не могут ею двигать, что они забыли, как ею пользоваться. Вы просто не поверите!

— О, я-то как раз поверю, — ответил я и рассказал о своих прежних переживаниях.

В тот первый раз, вернувшись в Лондон, я обнаружил запись в своей истории болезни: «Выздоровление без происшествий», — в то время как в дей­ствительности имели место почти невообра­зимые превратности и количественные (и почти экзистенциальные) перемены, которые нельзя было предвидеть, которые нужно было пережить по очереди, Ничего этого не было во второй раз: ничего не было потеряно, ничего не было выведено из действия, ничто не было забыто и не нуждалось в выучивании заново [37] Я недавно получил письмо от коллеги, в ко­тором она описывала «совершенно неожиданные» последствия того, что представлялось простым пере­ломом — дислокацией щиколотки. Она предпола­гала, что выздоровление будет проходить без ослож­нений — произойдет немедленное восстановление всех сложных движений и умений, которыми она раньше обладала, как только это стало бы физи­чески возможным. Однако, к ее изумлению, случи­лось иначе; она обнаружила, что после того как нога через несколько недель была освобождена от гипса, она лишилась всевозможных ранее автоматических движений и была вынуждена учиться им заново. В этом действительно опасность неподвижности и ор­топедических ограничений: сложные движения не совершаются, не практикуются внутренне — и чело­век не может вообразить себе движения, которые физически невозможны, которые через несколько недель оказываются забыты — и затем делаются неврологически, нейропсихологически невозможны­ми» — Примеч. авт. . Выздоровление во второй раз было спокойным — оно не характеризовалась ни одним из феноменов, отличавших первый случай. Загадка была в другом: почему не было изменений восприятия и внутреннего образа ноги? Почему не было эрозии, забвения идентичности ноги или волевого ею управления?