Борис Ерхов - Андерсен

В буйном разнообразии сюжетов, тем, идей и стилистических приемов в сказках и историях Андерсена, даже перечисление которых было бы бесконечно, просматривается все же некая система. Она в противоположности таковой — в случайности сказок, исходящей отчасти из природы жанра, отчасти из импульсивности характера Андерсена и переменчивости владевших им настроений. «Я, как вода, — пишет он Эдварду Коллину 8 сентября 1855 года, — все взбаламучивает меня и все во мне отражается». Писатель чаще всего идет не от идеи к конкретному ее воплощению, хотя бывает и так (и не в лучших его произведениях), а от факта и наблюдения к их осмыслению и изменению в рамках сложившегося у него поэтического стиля. В «Сказке моей жизни» Андерсен пишет, особо подчеркивая свое выражение курсивом, о «поэзии случая». В качестве примера он приводит наблюдение, сделанное им в 1850 году в зеландском поместье графов Мольтке Брегентвед. Там во время прогулки он заметил, что «на широких каменных плитах, устилающих землю у обелиска в саду, покоился тонкий снежный покров». В рассеянности поэт написал тростью на одной из плит:

Поэт ушел; «наутро случилась оттепель, а через несколько дней опять подморозило». Когда он вернулся на то же место, весь снег уже растаял, осталось только небольшое окошко льда с надписью: «Бессмертие». Этот случай глубоко поразил поэта, и в мыслях у него прозвучало: «Господи, Господи! Я и не сомневался!» [261]

Перед нами классическая андерсеновская миниатюра; подобным образом зарождалась у него не одна сказка или история. Наверное, он все же немножечко присочинил ее. И написал на плите не все двустишие, а только одно или два слова. Но то, что он отталкивался от факта — конкретной лужи, не подлежит сомнению. Наверное, поэтому сказки и истории у него такие разные. «Материала у меня для сказок множество, — писал Андерсен 20 ноября 1843 года Ингеману, — больше, чем для какого-либо другого рода творчества. Иногда кажется, что каждый забор, каждый цветочек говорят мне: „Взгляни на меня, и у тебя возникнет моя история!“ И в самом деле, стоит мне поглядеть — и история у меня готова!» Естественно, Андерсен отбирал далеко не всё, что ему встречалось, а только характерное и его образному мышлению импонирующее.

И еще об одной, очень характерной черте, связанной с особенностью мировоззрения поэта. В сказке Андерсена «Тетушка Зубная боль», которой заканчивается его прижизненное пятитомное собрание «Сказок и историй», ее герой Студент рассматривает занесенный ветром в дом зеленый лист. По нему ползет букашка, будто изучающая хитроумное переплетение его прожилок. Студент «задумался о человеческой мудрости: все мы тоже ползаем по отдельному листку, знаем только его, но сразу беремся толковать о дереве в целом, о его корнях, стволе и вершине. О великом древе — Боге, мире и бессмертии, зная всего лишь ничтожный листок!» [262] .

Как же тогда представить себе всю, а не однобокую Истину о мире, часть великого союза, который она составляет вместе с Добротой и Красотой? Стремления к этому триединству, провозглашенному в философском трактате Эрстеда «Дух природы» (1850), Андерсен придерживался всегда. Ограниченность авторского видения он преодолевал, прячась за маской вымышленного им персонажа или даже нескольких персонажей — предметов, растений, животных или даже насекомых, как в сказках «Воротничок», «Золотое сокровище», «Мотылек», «Навозный жук» и во многих других. Мир, который видит букашка, ползущая по зеленому листочку, конечно же ограничен, но не беда, он может быть показан с иных точек зрения. Именно поэтому сказочная вселенная Андерсена не только огромна, но и обладает многомерной объемностью. Впрочем, создавая такую «кукольную» сказку и в совокупности их «кукольную вселенную», автор в концовке историй нередко выходит за рамки внутренне логичного повествования и привносит в нее собственную, то есть даваемую от имени автора, иногда совершенно неожиданную оценку. Это можно показать на примере фантастической — и в высшей степени современно звучащей — сказке «Самое невероятное» (1870), где авторская ирония меняет тональность повествования несколько раз.

В сказке рассказывается о том, как в неком государстве тому, кто совершит самый невероятный или немыслимый поступок, обещают отдать в жены принцессу и полкоролевства в придачу. В назначенный день в столице избирают жюри, в котором заседают мирные жители городка всех возрастов от трех до девяноста лет. Очень скоро вниманию публики предлагаются совершенно необыкновенные, большие напольные часы, настоящее чудо техники и искусства, которые, отбивая время, показывают красочные живые картины: Моисея на горе, высекающего на каменных плитах законы для человечества, райский сад со счастливыми Адамом и Евой, волхвов, приносящих дары младенцу Иисусу, аллегорические фигуры времен года, символические образы пяти человеческих чувств — Зрения, Слуха, Обоняния, Осязания и Эмоций, воплощение семи дней недели и девять муз. Все это великолепие в определенный час оживало, вызывая неописуемый восторг у зрителей. Единодушным решением жюри приз за самое невероятное и немыслимое творение был присужден молодому мастеру, который часы изготовил.

И тут наступает кульминация, неожиданное «вдруг», шокирующее присутствующих. К народу выходит некий Верзила (тот самый, что в «Записках из подполья» Федора Михайловича Достоевского произносит свое программное: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить» [263] ) и во всеуслышание заявляет, что самое невероятное и немыслимое сейчас совершит он, после чего, взяв в руки тяжелый топор, разбивает волшебные часы мастера. Никто не ожидал и не верил, что такое может произойти. Верзила и в самом деле совершил невероятное. Он уничтожил шедевр искусства и мастерства. Происходит настоящий «хеппенинг», своего рода современная инсталляция в действии. Начались приготовления к свадьбе.

Но не всё в жизни так просто. В самый разгар приготовлений послышался гулкий звук тяжелых шагов и в церковь вошли, словно статуя Командора, те самые изготовленные мастером часы, но в десять раз увеличившиеся в размере. Откуда они взялись? Автор объясняет:

«Мертвому человеку не дано вновь встать и пойти, это все мы отлично знаем, но искусно сделанные вещи возрождаются к жизни. Пусть они покорежены и разбиты, в них продолжает жить душа художника, а с ней шутки плохи» [264] .

Гигантские часы стали бить не переставая. Огромный Моисей из живой картины уронил каменные плиты с высеченными на них законами на ноги Верзиле, а вышедший из другой живой картины Стражник ударил его посохом в лоб. Тем самым чудо творения вернуло себе славу самого невероятного и немыслимого. С Верзилой было покончено навсегда, ненужные больше часы растаяли в воздухе, а молодому мастеру вернули его невесту.