Давид Шраер-Петров - Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами

С ноября 1999 года я начал изучать активность тауролидина в отношении меланомы (человеческой и мышиной) у д-ра Калабризи. Правда, самого шефа удавалось видеть не чаще одного раза в неделю по пятницам во время лабораторных конференций. Нередко он бывал в отъездах по делам многочисленных фармацевтических фирм, постоянным членом научных советов которых он был. «Doctor Calabresi is travelling» [3] Доктор Калабризи в отъезде (англ.). , — говорила его секретарша. У него были и многочисленные обязанности в системе Американской академии наук. Достаточно сказать, что д-р Калабризи начиная с 1991 года был Председателем Национального Совета по Онкологии при Конгрессе США. Как я узнал позже, д-р Калабризи родился в 1930 году в Милане в итальянско-еврейской семье. Отец его был антифашистом и в 1939 году эмигрировал в США. Закончив медицинский институт при Йельском университете, д-р Калабризи стал одним из основоположников химиотерапии рака. Я познакомился с ним еще в конце 1980-х, когда д-р Калабризи возглавлял Раковый центр при РВГи был главным врачом госпиталя. Я вошел в Раковый совет госпиталя в самом начале 1990-х. Обычно он тихо появлялся в конференц-зале в середине заседания совета, когда надо было решать, какие химиотерапевтические и радиологические протоколы будут назначены больному с той или иной злокачественной опухолью. Он прислушивался к обсуждению, всматривался в лабораторные, патологоанатомические или радиологические данные, соглашался с курсом лечения или предлагал свою тактику терапии, и так же тихо, как вошел, уходил. Временами я вспоминал Марлона Брандо в роли Дона Корлеоне из фильма «Крестный отец».

Ровно через 5–6 лет теперь уже в РАГ давнишнее мое впечатление укрепилось. Во время лабораторных конференций д-р Калабризи чаще всего (особенно, если это были данные, связанные с молекулярной биологией) предлагал высказаться присутствующим, а потом делал заключительные ремарки. Как правило, при решении вопроса об эффективности химиотерапии он предпочитал результаты экспериментов на лабораторных животных, аргументированные четкими фотографиями. Оживлялся, когда на фотографиях органов контрольных мышей были видны крупные опухоли, а у животных, пролеченных тауролидином, опухоли не обнаруживались при исследовании невооруженным глазом (макроскопия) и при изучении под микроскопом окрашенных срезов из органов (микроскопил). Любил повторять: «Покажите мне сначала эффект химиотерапевтического препарата в пробирке и в опытах на животных, а потом переходите к расшифровке молекулярных механизмов этого эффекта». Относился к результатам изящных молекулярно-биологических исследований как к иллюстрациям химиотерапевтических экспериментов. Это напомнило мне высказывания моего первого американского шефа — д-ра Абби Майзеля на конференциях отдела: «Продемонстрируйте мне сначала биологический феномен, а потом принимайтесь за его объяснение».

«Doctor Calabresi is travelling», — можно было нередко услышать от секретарши нашего шефа. В такие периоды бразды правления переходили к Джиму Дарновскому. Вся лаборатория д-ра Калабризи занималась тауролидином. Преимущественно это были опыты, поставленные в пробирках и нацеленные на изучение механизма действия этого синтетического антибиотика на раковую клетку. Меньшая часть сотрудников, в том числе д-р Дарновский и д-р Ници, использовали экспериментальные модели на мышах. Мне предстояло присоединиться к их числу. Однако с самого начала моей работы в этой лаборатории, в особенности, когда постоянно превозносился магический эффект тауролидина, мною по временам овладевало сомнение. Может ли даже такой уникальный препарат, как тауролидин, быть исключением из общего правила химиотерапии (инфекционной и онкологической)? К тауролидину рано или поздно должна развиться устойчивость раковых клеток. То есть произойдет селекция спонтанных мутантов, резистентных к этому препарату. В какой-то критический момент среди популяции раковых клеток накопится столько устойчивых вариантов, что тауролидин потеряет свою «магическую активность». Мне очень хотелось заняться расшифровкой механизма накопления и распространения раковых метастазов — в пробирочных опытах или на животной модели. Я начал думать над подходящей схемой исследований. Эксперименты in vitro обнаружили активность тауролидина против человеческой и мышиной меланомы. Я приступил к опытам по лечению экспериментальной меланомы у мышей. Опыты я выполнял на двух иммунологически разных типах мышей. Первым типом были нормальные черные лабораторные мыши (C57BL/6), к которым легко приживлялась мышиная меланома. Для роста человеческой меланомы использовались т. н. «ньюд» мыши (BALB/c nu/nu), у которых отсутствовала вилочковая железа (тимус) и оставались неразвитыми Т-лимфоциты. Отсутствие тимуса было генетически связано с тем, что у этих мышей не росла шерсть. Отсюда — ньюд: голый, лысый. На обоих типах мышей была воспроизведена наша «натуральная» модель меланомы. Тауролидин вводился в брюшную полость мышей и обнаруживал весьма заметную активность, подавляя рост первичной меланомы на коже хвоста и развитие метастазов в легких.

Все было новым для меня в лаборатории д-ра Калабризи. Все отличалось от родного РВГ. Там за мной сохранилась лаборатория и кабинет с научной библиотекой, которую я собрал за 12 лет. Кроме того, д-р Ванебо вскоре пригласил меня в качестве научного консультанта. Так что я снова стал бывать на старом месте по нескольку раз в неделю, выполняя в виварии РВГ исследования по экспериментальной химиотерапии рака поджелудочной железы.

В лаборатории д-ра Калабризи на моих глазах (я пробыл там до лета 2002 г.) сменилось несколько научных сотрудников и лаборантов, приглашением и увольнением которых занимался преимущественно д-р Джим Дарновский. Меня пригласил д-р Калабризи. Дарновский был этим раздражен, и раздражение продолжалось до конца моей работы с ним. Все было по-другому на новом месте. В ежедневной жизни всеми делами заправлял Дарновский. Хотя в лаборатории было много одаренных ученых, каждый считал за необходимость ежедневно побеседовать или (не скрывалось от окружающих) «посоветоваться» с Дарновским. Целыми днями около его кубического кабинета с застекленными стенами клубились наши сотрудники. Дарновский беседовал подолгу с каждым посетителем. Когда он уставал от бесед, подавался сигнал, и вся лаборатория шла вместе с ним пить кофе. Я с самого начала оказался вне этого алгоритма, что тоже поначалу раздражало и озадачивало нашего менеджера, а потом вызывало глухую неприязнь. Примерно такую же реакцию вызывал у Дарновского китайский химик-органик, занимавшийся синтезом аналогов тауролидина. Он тоже жил особняком в лаборатории. Внешне же со стороны Дарновского мои наклонности индивидуалиста до поры до времени словно бы не замечались. Он соблюдал вежливость на еженедельных конференциях в присутствии д-ра Калабризи, который очень поддерживал замыслы и результаты моих экспериментов по лечению тауролидином мышей, зараженных меланомой.