Давид Шраер-Петров - Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами

Итак, в мае 1995 года мы прилетели из Америки в Париж и поселились в недорогом отеле «Ла Мармот» («сурок» по-русски). Отель был вытянут вверх этажа на три и, действительно, напоминал сурка, стоящего на задних лапах. Наш «Ла Мармот», которого мы тут же окрестили в «Обормота», одним своим боком был обращен на улицу Монторгёй, которая была частью Чрева Парижа. Но и в наши дни улица Монторгёй вся уставлена палатками с самыми прекрасными на свете фруктами и овощами. Я нигде не видал ТАКОЙ клубники, или ТАКИХ персиков, или ПОДОБНЫХ помидоров. А рыба и всяческие креветки-устрицы! А нежнейшее мясо всех на свете пород домашних животных! А куры, гуси, утки, куропатки, перепела! А колбасы и сыры! Все это кричало, зазывало, обольщало! По краям же этого привозимого ежеутренне, а ежевечерне сворачиваемого торгового табора стояли кафе и кондитерские. А магазины, где продавали тут же во внутренних помещениях варившиеся сыры! А колбасные! И, наконец, венец всему — винные лавки с такими винами и коньяками, от одного названия которых — пьянеешь. Если не поленишься разобраться во французских корнях.

В конце улицы Монторгёй, приближающемся к улице Этьен Марсель, палатки становились победнее, кафе и винные лавки — обыденнее, мостовая — погрязнее. Нагулявшись по лучшему куску бывшего Чрева, напившись крепкого и ароматного кофе из маленьких фарфоровых чашечек и налакомившись пирожными, мы разбегались каждый по своим делам: Мила — по музеям и магазинам модной одежды и обуви, Максим — по букинистам и местам, связанным с жизнью Ивана Бунина и Владимира Набокова в Париже, я — в институт Пастера, где работал в двадцатые-тридцатые годы профессор Феликс д’Эрелль, открывший феномен бактериофагии. Мне предстояло пересказать мой мемуар сотрудникам института Пастера.

Париж хорош для сентиментальных ассоциаций. В конце пятидесятых — начале шестидесятых в нашей компании молодых питерских литераторов (Илья Авербах, Василий Аксенов, Дмитрий Бобышев, Сергей Вольф, Анатолий Найман, Эйба Норкуте, Евгений Рейн, Давид Шраер) был необыкновенный интерес к прозе Эрнеста Хемингуэя. Особенно оттого, что его характер, судьба и книги (казалось нам) соединялись в понятие настоящей литературы индивидуального стиля, какого-то волшебства, когда абсолютно достоверная деталь становится метафорой состояния.

В один из парижских дней мы отправились с Максимом в Латинский квартал, держа в руках книжку «А Moveable Feast» («Праздник, который всегда с тобой»). Да, именно в доме 27 по улице Флерю, как и написано у Хемингуэя, жила в двадцатые годы Гертруда Стайн. А в номере 12 по улице Одеон была библиотека и книжный магазин Сильвии Бич. Мы даже нашли старую полустертую надпись, сделанную красной краской и подтверждающую абсолютную реальность мизансцен, в которых разворачивались эпизоды этого мемуарного романа. Вот кафе на площади Сен-Мишель, где писатель подкреплялся ромом «Сент Джеймс». Мы нашли старый дом номер 74 по улице Кардинала Лемуана, похожий на доходные дома дореволюционного Петербурга. Здесь Хемингуэй писал первые рассказы. Древняя старуха-привратница высунулась из окна и показала на верх дома: «Там на третьем этаже жил этот американский писатель». Мы вернулись с Максимом на площадь Сен-Мишель, сели за столик того самого кафе и выпили по кружке пива.

В Пастеровском институте в 20-30-е годы Феликс д’Эрелль руководил лабораторией бактериофага. Еще задолго до поездки в 1995 году в Париж я задумал написать историко-научную статью «Феликс д’Эрелль в России». Я обратился с письмом к тогдашнему директору института Пастера профессору Максиму Шварцу. Я рассказал в письме, что работал в 60–70-е годы в институте имени Гамалея, несколько раз бывал в Тбилисском институте Вакцин и Сывороток (бывший Институт Бактериофага) и собрал уникальный материал о поездках великого микробиолога в Тбилиси в 1934–1935 годы. Профессор Шварц передал мое письмо госпоже Дениз Ожилви, хранителю институтского архива. Г-жа Ожилви ответила мне любезным письмом:

«Уважаемый доктор Шраер!

Я руковожу Архивным отделом института Пастера, и профессор Шварц передал мне Ваше письмо. К моему сожалению, я была настолько занята организацией архивов, что не смогла ответить вовремя, за что приношу свои искренние извинения.

Мы смогли бы прислать Вам официальное приглашение посетить Париж в течение одной-двух недель. Не уверена, что мы сможем возместить Ваши издержки на транспорт. Однако мы сможем заплатить гонорар в размере $200 за Вашу лекцию. Не могли бы Вы прислать название и краткую аннотацию Вашего сообщения?

Мне бы очень хотелось получить копию Ваших материалов о жизни Феликса д’Эрелля в России.

С нетерпением жду Вашего ответа.

Однако прошло пять лет, пока я окончательно договорился с госпожой Ожилви о лекции для сотрудников института Пастера и приехал в Париж в мае 1995 года. Я нырнул в метро неподалеку от нашего отеля «Ла Мармот» на улице Монторгёй и вынырнул поблизости от улицы доктора Ру, на которой находился институт Пастера. Того самого доктора Ру, который будучи директором Института Пастера во время Первой Мировой войны, поддержал Феликса д’Эрелля в открытии бактериофага, выделенного из испражнений солдата, выздоравливавшего от дизентерии.

Моя лекция была назначена на 9.30 утра. По русскому обычаю я приехал к 9.00. Аудитория начала собираться к 10.00. Потом один за другим слушатели начали выходить из зала и возвращаться со стаканчиками или чашечками кофе. Наконец, около половины одиннадцатого появилась госпожа Ожилви (архивариус). Мы познакомились. Госпожа Ожилви представила меня сотрудникам своего отдела, и лекция началась. Я напомнил французским ученым об истории открытия бактериофага — вируса, способного размножаться на микробных клетках и приводить их к гибели; о том, как в середине 1930-х д’Эрелль отправился в Советскую Грузию создавать вместе со своим учеником и другом Георгием Элиавой единственный в мире Институт Бактериофага. Я рассказывал о своих беседах с сотрудниками д’Эрелля и Элиавы, чудом выжившими во времена террора И. Сталина/Л. Берии. Пожалуй, самым интересным для аудитории в моем докладе была клиническая реальность применения бактериофага. «Как? Неужели бактериофаг используется русскими врачами и в наши дни, когда самые разнообразные инфекции (от туберкулеза до холеры и от дифтерии до дизентерии) лечат антибиотиками?» «Да, конечно, антибиотиками! — соглашался я. — Но как быть с антибиотикоустойчивыми микроорганизмами, скажем, стафилококками?» И я демонстрировал результаты изучения культур золотистого стафилококка, выделенных во время экспедиций в Восточную Сибирь на БАМ. Оказалось, что в подавляющем большинстве стафилококки устойчивы к антибиотикам и чувствительны к стафилококковому бактериофагу. Тому самому поливалентному стафилококковому бактериофагу, который выделил более полувека назад Феликс д’Эрелль.