Александр Яковлев - Омут памяти

Вот почему я считаю, что в декабре 1991 года Михаил Сергеевич совершил мудрый поступок. Он фактически сам отказался от власти, отбросил все другие возможные варианты. Не знаю, что здесь сработало: осознанное решение или же предельная человеческая усталость. Скорее всего мировоззренческое отторжение силы.

В конце концов, решения в Беловежской пуще не были легитимными. Учитывая эту ситуацию, Горбачев мог просто уехать домой, объявив, что он продолжает считать себя Президентом СССР, пока не будет иного решения съезда народных депутатов, который избрал его президентом. Ядерная кнопка оставалась с ним. Он передаст ее только вновь избранному президенту, если он, Горбачев, будет законно отстранен от власти. Сложилась бы весьма выигрышная позиция, поскольку он не настаивал бы на сохранении именно своей власти, а просто требовал законных процедур.

Так могло быть! И можно представить себе положение, которое сложилось бы в стране. Можно представить ситуацию, в которую попали бы правительства иностранных государств.

Вроде бы правильно говорят: не судите, да не судимы будете.

Конечно, правильно, но, увы, это сказано не для XX века, когда и судят безжалостно, и судимы без милосердия.

Горбачев заслуживает и уважения, и милосердия. Он ушел в историю. Крови на руках нет. Хотелось ему ввести вздыбленную еще Петром Россию в цивилизованное стойло, да больно брыкастая она, дуроломная, ломает и вершинных людей через колено.

Так или иначе, но замочили старых волков молодые, более клыкастые и охочие до власти и денег, ибо на Руси власть — это и есть деньги.

Горбачеву выпало тяжелейшее испытание, какие достаются политику, может быть, раз в столетие: подняться на самую верхотуру и стремительно скатиться вниз; начать преобразования и увидеть, как рушится многое, что составляло смысл и цель твоей жизни; волею судеб оказаться у руля в тот момент, когда накопленные за много десятилетий противоречия подошли к критической точке, положив начало тенденциям, окончательное суждение о которых придется выносить потомкам; познать не только сладость всемирной славы, но и горечь временного отвержения у себя на родине.

Тяжелейший удел, которому не позавидуешь. Воистину место в Истории стоит дорого, очень дорого.

Остается добавить, что в этих моих размышлениях о Михаиле Сергеевиче, о его замыслах и действиях, конечно, много субъективного. Но я хотел разобраться не только в том, что мы делали вместе, переживали вместе, осуждали вместе, но и в самом себе, в своих реальных убеждениях и романтических иллюзиях, в своих надеждах и заблуждениях.

Не хочу быть ни обвинителем, ни адвокатом — ни Горбачева, ни себя. Я просто рассказал, что было. Иногда с гордостью, а порой — и с горечью. Но главным в моей жизни остаются не сомнения, обиды или неудовлетворенности в великой страде за свободу, а то, что мы рука об руку с Михаилом Сергеевичем, пусть и спотыкаясь, шли к этой свободе, не задумываясь над тем, чем она закончится для нас — славой или проклятиями.

Подведем некоторые, повторяю, всего лишь некоторые итоги первых лет Перестройки, прерванной мятежом в августе 1991 года. Иными словами, горбачевского периода Перестройки.

На мой взгляд, Перестройка — это стихийно вызревшая в недрах общества попытка как бы излечить безумие октябрьской контрреволюции 1917 года, покончить с уголовщиной, произволом и безнравственностью власти. Попытка повторная: первой был XX съезд, но тогдашняя "оттепель" оказалась задавленной прочным союзом идеологического фанатизма и разнообразных форм экономического паразитизма.

К слову сказать, через аналогичные процессы "самоисправления" проходили все крупные социальные повороты и в других странах. Ни один из них не был и не мог быть свободным от преступного элемента. Когда уголовщину удавалось оттеснить, общественное развитие шло дальше по восходящей. Революция Кромвеля, французская 1789–1793 годов, буржуазно-демократическая в США — все они проходили через периоды нравственного самоочищения, но периоды эти наступали значительно позднее — через 70 — 100 лет после самих революций, когда у власти оказывалось третье — четвертое поколение.

Почему именно в эти сроки — тема особого разговора. Наверное, есть ответы, но не у меня. Как мне представляется, Россия уже вступила в период самоочищения, которое поведет ее к общему оздоровлению, если, конечно, нас снова не понесет в сторону привычного авторитаризма.

Перестройка 1985–1991 годов взорвала былое равновесие сил, пытаясь отбросить не только уголовное начало, но и все, что его объективно оправдывало и защищало, на нем паразитировало: беспробудный догматизм, хозяйственную систему грабежа и коллективной безответственности, организационные и административные структуры бесправия. Понятно, что эти вполне реальные угрозы сложившимся устоям, если даже они шли под лозунгами совершенствования и обновления, не могли не вызвать организованного сопротивления, вплоть до самых крайних средств — например, тех же самых попыток государственного переворота в 1991 и 1993 годах.

Однако и в этом историческом контексте Перестройка оказалась намного шире и глубже "обновления" и "совершенствования". Больше того, она несла в себе, на мой взгляд, социальносмысловую избыточность. Именно здесь были заложены самые серьезные основания рассчитывать на ее успех: любое развитие всегда движется вперед избыточностью начального материала, накопленных противоречий, доступных альтернатив и требующих решения задач. Но избыточность этих образующих факторов не должна была перейти в то давящее изобилие нерешенных проблем, производными от которого могут стать почти безысходный кризис ожиданий, жесточайшие разочарования.

Почему в 1990 году Перестройка начала прихрамывать? Прежде всего потому, что антиреформаторские силы, почувствовав растущие разочарования, повели мощную атаку на реформы, а президент, у которого еще оставалась реальная власть, никак не решался с одной ступеньки лестницы перемен, которая называлась Перестройкой, переступить на следующую, именуемую Реформацией. Нечто подобное, хотя и в другом качестве, произошло и с правительством Ельцина в 1996–1997 годах, когда сторонникам свергнутого строя удалось, паразитируя на процедурах демократии, затащить правительство в вязкое болото бессмысленных дискуссий и через эту тактику приостановить начатые реформы, что является практическим воплощением ставки большевиков на медленное удушение демократии.

Многое переплелось в Перестройке и Реформации. Отмечу, на мой взгляд, главное. Мы все еще доспариваем споры XX века, хотя видим и понимаем, что мир своим развитием оставил эти споры позади. Инерция былых схваток, старых идейных и политических раздоров, представлений и противоречий держит нас пока еще очень крепко. Между тем качественно иными стали технологии, требования к профессионализму, положение и инфраструктура культуры.