Александр Яковлев - Омут памяти

Как-то, будучи в Риме на научной конференции, я высказал опасение в связи с возможностью возвращения большевиков не только к корыту водки с хлебом, но и к власти.

— Этого не будет, — сказал мне один из иностранных участников семинара.

— Почему?

— Да потому, что почти все дети руководителей КПРФ и родственных с ней организаций втянуты в бизнес по самые уши, а западные спецслужбы помогают им, исходя из того, что сыновей отцы свергать не станут. Да и сами могильщики России активно вползают в предпринимательство.

Это так, но сохранение номенклатурного ядра в экономике и политике дорого обошлось стране. Бездарно растрачивались невосполнимые время и политические ресурсы, упускались возможности активных прореформенных шагов, терялось доверие к преобразованиям, открывалась дорога для последствий куда более негативных, чем те, которые могли бы иметь место при ином раскладе сил и действий, расстановке приоритетов.

Снова и снова срабатывала специфическая психология периода переходной политики, когда стальные обручи инерции сковывали руки, а раздвоенность сознания порождала страх перед возможными поворотами судьбы. Отсюда — откат демократов и заискивание перед реставраторами. То и другое выстраивало антиперестроечный ров, который все дальше отдалял президента от общества и от подлинно демократических сил и течений.

Новое окружение Горбачева осознанно поощряло его опасения и страхи, активно стимулировало метания, неуверенность, что позволяло противникам реформ тянуть время, тормозить преобразования, шаг за шагом дискредитировать самого президента. Могу ошибиться, но, по моим наблюдениям, новая ситуация изматывала Горбачева эмоционально, истощала психологически, лишая его былой приподнятости и энергии, душевного подъема. Для такого эмоционального и впечатлительного человека, как Горбачев, это имело серьезные, возможно, непоправимые последствия.

Наиболее тяжелые из них проявились, я так думаю, еще до Вильнюса и мартовского противостояния, еще до апреля 1991 года, когда на пленуме ЦК "стая претендентов в небожители" попыталась сбросить Горбачева с поста Генерального секретаря. Я не пошел на этот пленум, хотя и получил приглашение. Противно было выслушивать в очередной раз одни и те же причитания, одни и те же кликушеские всхлипы. О готовящемся внутрипартийном заговоре мне рассказали по телефону с места событий Андрей Грачев и Аркадий Вольский. Сообщили также, что сами они собираются сделать специальное заявление. Так и поступили. "Заявление 72-х" временно отрезвило особо рьяных сталинистов, убоявшихся раскола, который был в партии зловещим пугалом.

Так вот, после XXVIII съезда Горбачев решился на то, чтобы создать специальную программу развития экономики в переходный период. По соглашению Горбачев — Рыжков, с одной стороны, и Ельцин — Силаев — с другой, была создана рабочая группа во главе со Шаталиным, Явлинским и Петраковым. У меня с ними были самые добрые отношения, я читал даже промежуточные варианты их предложений. Несмотря на это соглашение, Рыжков создал свою группу во главе с Леонидом Абалкиным, который, будучи порядочным человеком, попал в этой связи в очень неловкое положение.

Когда Михаил Сергеевич получил программу Шаталина — Явлинского — Петракова "500 дней", он позвонил мне и сказал, что пришлет этот документ (у меня он уже был). И добавил, что программа читается как фантастический роман. Чувствовалось, что он воодушевлен и снова обретает рабочее состояние. Наутро снова позвонил и спросил: "Ну как?" Я сказал все, что думаю, сделав упор на том, что вижу в этой программе реальную возможность выхода из экономического кризиса. Особенно мне понравилась идея экономического союза. Для меня было ясно, что организация экономических связей на рыночных принципах неизбежно и позитивно скажется и на политических проблемах.

Но прошло совсем немного времени, и Горбачев потускнел, стал раздражительным и мрачно-задумчивым. На вопросы, что произошло, отмалчивался. Но все очень быстро прояснилось. Программа не получила поддержки в Совете Министров. Рыжков упорно отстаивал свой вариант, грозил отставкой. Один из таких разговоров происходил в моем присутствии. Михаил Сергеевич был растерян и расстроен.

На Президентском совете программу "500 дней" также подвергли острой критике. Анатолий Лукьянов шумел, что республики, заключив экономический союз, откажутся от союза политического. Против программы высказались Рыжков, Крючков, Маслюков и еще кто-то. На съезде голосами большевистского большинства программу завалили. Была создана согласительная рабочая группа во главе с Абелом Аганбегяном, которая, конечно, ничего не смогла согласовать, поскольку многие позиции двух проектов были просто несовместимыми.

Я лично убежден, что Горбачев сломался именно осенью 1990 года. Он заметался, лихорадочно искал выход, но суматоха, как известно, рождает только ошибки. Кто-то за одну ночь сочинил ему достаточно беспомощную программу действий. В результате фактически померла горбачевская президентская власть, которую тут же стали прибирать к рукам лидеры союзных республик.

Оставшееся время до мятежа было временем безвластия, политической паники и укрепления необольшевизма. "Победители" вздернули подбородки, начали свысока взирать, а не смотреть, цедить слова, а не говорить. Подхалимаж перед Горбачевым сменился подчеркнутым равнодушием к нему.

Резко изменилось отношение и ко мне. Ни звонков, ни встреч, ни просьб. В глазах этих ублюдков светился восторг от предвкушения реванша, но Горбачев как бы не замечал изменений в поведении высших бюрократов, собратьев по власти и руководителей силовых структур. Не замечал, вероятно, потому, что оказался в полном одиночестве, разогнав Президентский совет. Очутился во власти каких-то невероятных мистификаций, в окружении мрачных теней, подлых гробовщиков Перестройки.

Вот так вершилась история.

В любой стране должность номер один делает человека одиноким. В такой относительно стабильной стране, как США, на тему человеческого одиночества обитателей Белого дома (безотносительно к имени и партийной принадлежности) написаны горы исследований. Что уж говорить о советской системе, фактически обрекавшей лидера страны на комфортабельную, но одиночную камеру в Кремле. Однако даже по этим меркам Горбачев под конец его пребывания у власти оказался уникально одиноким человеком. Только несколько помощников осталось с ним. Его вниманием завладели люди, вроде Крючкова, с целенаправленно катастрофической идеологией, его нарочно пугали крахом задуманного и невозможностью преодолеть проблемы на путях демократии, шаг за шагом подталкивали Горбачева к мысли о неизбежности введения чрезвычайного положения и перехода к "просвещенной диктатуре".