Александр Яковлев - Омут памяти

Эти новые факторы мировой политики обязывают мировых лидеров отрясти с ног своих прах "холодной войны" и настойчиво искать новые подходы к проблемам человечества, живущего в едином глобальном мире. Но пока что, по моим наблюдениям, политики, отвечающей новым условиям, не появилось ни в США, ни в России. Это относится и к двусторонним отношениям.

Что касается Европы, то в любом случае горький опыт европейской истории подсказывает нам, что только единая, демократическая, процветающая Европа может выполнить свое предназначение в мировой цивилизации XXI века. Сегодня у европейцев появилась уникальная возможность засыпать глубокий ров, столетиями разделявший западную и восточную части континента, и было бы грешно упустить эту возможность.

Я долго не мог решить, писать или не писать главу о времени Ельцина. Не оставляло ощущение, что предстоят какие-то масштабные перемены, что и случилось. К лучшему или худшему — пока что в тумане.

Мнения моих друзей тоже были разными. Даже советовали поставить после заголовка знак вопроса на всю страницу. В этом, между прочим, есть смысл, ибо пробежавшие галопом события плохо поддаются анализу на историческом уровне. Кроме того, в России многое началось, но ничто не закончилось, все движется, припадая то на правую, то на левую ногу. Отсюда и болотистая вязкость политических событий, анархичность действий, и катастрофичность сознания. Одним словом, страна зыбучих песков. Иными словами, годы начиная с 1991-го — это годы неиспользованных, а вернее — в известной мере потерянных возможностей.

Итак, бурное лето 1991 года. Быстро нарастало напряжение в военно-партийной элите, равно как и в демократическом лагере. Те и другие рвались к власти. В чиновничьих аппаратах Москвы вслух заговорили о какой-то надвигающейся беде, но какой?

Во второй половине июля зашел ко мне перед отпуском профессор Наумов — консультант по делам реабилитации. Я рассказал ему о своих опасениях относительно возможности государственного переворота и о предупреждениях в связи с этим, направленных мною официально Горбачеву. Поговорили о том о сем. Я спросил его: "А кто, по-твоему, станет во главе возможной авантюры?" Наумов пожал плечами. Когда он уходил, я бросил вслед: "Думаю, что Шенин". Я действительно считал, что именно Шенин возглавит какой-то реваншистский демарш: как-никак секретарь ЦК, амбициозен, крут, с мозгами, вареными на сталинском бульоне.

В августе 1991 года меня исключают из партии. 16 августа собирается политсовет Движения демократических реформ. Единодушно констатируем, что в стране создалась предгрозовая обстановка, пахнущая переворотом. Договорились встретиться через неделю и подготовить на эту тему обращение к народу.

Опоздали.

О начавшемся мятеже я узнал рано утром 19 августа. Позвонил Олег Калугин и сказал, чтобы я включил радио.

— С минуты на минуту будет объявлено о том, что в стране вводится чрезвычайное положение. Фактически речь идет о военном перевороте.

Бывает же так. Я чувствовал, что должно случиться нечто подобное, но когда это стало реальностью, верить не хотелось. Спросил Олега:

— А ты трезв?

— Трезвее трезвого.

Рассказал жене. Начал успокаивать ее, но оказалось, что успокаивать надо меня. Нина Ивановна собрала нервы в кулак и говорила только о том, что надо делать. Такой спокойной я ее никогда не видел. Девятилетний внук Сергей, почувствовавший детским сердечком, что происходит что-то неладное, начал привязывать к ручкам входных дверей разные склянки-банки.

— Как только кто-нибудь начнет дверь открывать, мы услышим, — объяснял он свой "хитрющий" замысел.

Прибежала дочь Наташа с мужем Борисом. Созвонился с сыном. Вскоре все они ушли к Белому дому. Пока было ясно только одно — начиналась новая полоса в жизни страны и в моей — тоже. Партийно-военная номенклатура пошла на мятеж. В Москву введены войска. На телевидении — Чайковский, "Лебединое озеро". Где Ельцин и что с ним? Только слухи, в том числе и панические.

К дому пришли журналисты — иностранные и советские. Один из них — старый знакомый Лев Шерстенников — зашел в квартиру и сказал, что с обеих сторон дома стоят машины КГБ. Он предложил отвезти меня и мою семью к своим друзьям за городом, иначе арестуют. А там, мол, не найдут. Я отказался.

Надо было что-то делать. Позвонил в Белый дом Ельцину. У телефона оказался Юрий Рыжов. Ельцин еще был в Архангельском на даче. Попросил Юрия Алексеевича связать меня с президентом. Через несколько минут позвонил Борис Николаевич. Спросил его, как он оценивает ситуацию. Предложил любую помощь. Рассказал о машинах КГБ. Он дал соответствующее указание Баранникову, министру МВД. Вскоре, по распоряжению его заместителя Андрея Дунаева, пришла машина спецназа, ее пассажиры выглядели весьма грозно и надежно. Обе машины КГБ сразу же уехали.

А я поехал по улицам Москвы. Остановка у танка. Командир — это был лейтенант — узнал меня. Спросил его:

— Будете стрелять?

— Нет, не будем, да и снарядов нет.

С восхищением наблюдал, как женщины буквально оккупировали танки. Они кормили молоденьких солдат, уговаривали не брать грех на душу — не стрелять. Великое российское явление — домашние столовые на танках. Зрелище, трогающее до слез. Московские героини спасали народ России от крови.

Я поехал в Моссовет, где недели за две до этого начал работать в качестве председателя городского общественного собрания. Меня уже ждали мои помощники — Николай Косолапое, Валерий Кузнецов, Татьяна Платонова. Приходили друзья. Геннадий Писаревский принес на всякий случай продукты и пиво. Пришел Владимир Федоровский, журналист. Потом Александр Аладко, Александр Смирнов — один был моим врачом в политбюровское время, другой — начальником охраны. Десятки журналистов. Приходил Отто Лацис. Иными словами, полным-полно друзей.

В эти дни я был на трибунах демократических митингов — у Моссовета, на Лубянке, у Белого дома. Непрерывно давал интервью. Написал несколько листовок. Не один раз разговаривал с Борисом Ельциным, отвечал на тревожные звонки из США, Англии, Германии. Знакомые и незнакомые люди как-то добирались до меня по московскому телефону. Как мог, успокаивал их. В разговоре с Геншером спросил его, почему они не позвонят в МИД? "Мы хотим знать правду", — ответил Геншер.

Напряжение достигло предела. Москва оккупирована танками. Объявлено чрезвычайное положение. Заговорщики провозгласили себя руководством страны. Запрещены демократические газеты. Страна оказалась перед реальной угрозой гражданской войны. Заговорили о революции.

Снова революция! Беда да и только с этой бациллой российского революционаризма.