Александр Яковлев - Омут памяти

Тенгиз Абуладзе скончался очень рано. Он был полон творческих планов, все события пропускал через сердце. Мы с ним подружились, перезванивались, а иногда и встречались.

Всего к тому времени на полках лежали десятки запрещенных фильмов. Когда стали разбираться, то оказалось, что каких-то официальных запрещающих решений на уровне ЦК и не было.

А что было?

А были телефонные звонки с дач «небожителей», устные советы, страх руководителей кинематографии, письма партийных вожаков с Украины, из Ленинграда, Свердловска, Белоруссии, то есть из тех мест, где существовали киностудии. Мне пришлось просмотреть особо спорные фильмы. Ничего антисоветского в фильмах не оказалось. Многие ленты устарели, потеряли свою актуальность. Даже лучшие из них были без всякой политической закваски. А погубили их чиновничьи интриги да еще желание выслужиться по линии бдительности.

Каждый раз приходилось действовать осторожно, придумывать наиболее эффективные ходы, постепенно приучая общественность к нормальнмоу воспринятию нового, необычного, неординарного, не всегда совпадающего с казенной установкой. Парадоксально, но за гласность надо было воевать порой тайно, прибегать к разным уловкам, иногда к примитивному вранью. Например, говорить, что тому или иному редактору сделано внушение, а на самом деле редактор даже не подозревал о том, что над его головой пронеслась гроза. Эту науку я проходил и раньше.

С некоторыми руководителями органов информации у меня сложились тесные доверительные отношения, а потому работали негласно установленные правила. Скажем, они загодя информировали меня о предстоящей острой статье, которая наверняка вызовет недовольство, статью печатали, но на меня не ссылались. Я брал на себя функцию их «прикрытия», если разгорался скандал.

Как-то раз в санаторий на юге, где я отдыхал, позвонил Егор Яковлев и сказал, что работать стало совсем невмоготу — придирки, окрики, угрозы. Поэтому он просит меня войти в состав Совета учредителей газеты «Московские новости». Я согласился, понимая сложившееся положение. Потом пришлось расплачиваться за эту опрометчивость. Почти на каждом заседании Политбюро или Секретариата возникали вопросы о неправильном поведении средств массовой информации и, конечно же, «Московских новостей». И каждый раз звучали упреки в мой адрес. Вот, мол, среди учредителей газеты — член Политбюро, а газета ведет антипартийную линию.

Конечно, я и сам понимал легкомысленность своего поступка, отдав предпочтение одному изданию. Выражали мне свое непонимание и редактора других газет. Я пошел на этот шаг исключительно из интересов дела и уважения к мужеству Егора Яковлева.

Когда на Политбюро и пленумах ЦК происходили бурные вспышки нетерпимости в отношении демократической прессы, Михаил Сергеевич или нехотя соглашался, или отмалчивался. Он никогда не требовал от меня каких-то кардинальных кадровых изменений. Не требовал, за исключением, может быть, эпизода с Владиславом Старковым. Владислав в газете «Аргументы и факты» опубликовал результаты опроса среди пассажиров поезда, согласно которому Михаил Сергеевич (по рейтингу) оказался не на первом месте. Он увидел в этом какую-то провокацию.

Я в это время уже не курировал идеологию. Ею занимался Вадим Медведев. По указанию «сверху» отдел пропаганды подготовил проект постановления об освобождении Старкова от работы. Медведев не хотел давать ему хода. Мы с Вадимом договорились «потянуть» время, хотя нажим, в частности со стороны Общего отдела, был невероятно сильным. Его работники ссылались на прямое указание Горбачева. Но все же общими усилиями удалось «заволокитить» это решение. Кстати, некоторые люди из руководства очень рекомендовали Старкову самому уйти в отставку. Он выдержал давление.

Однако не все шло гладко и с Михаилом Сергеевичем. Например, поступило в ЦК письмо о том, что в журнале «Наш современник» постоянно пьянствуют, редактор Викулов и его ближние «не просыхают», а напившись, играют в коридоре в футбол мусорной корзиной. Я попросил заняться письмом, хотя в отделе пропаганды еще до него знали, что в редакции творится нечто несусветное. Началась проверка.

Вдруг звонок от Горбачева.

— Ты зачем придираешься в Викулову? — Тон был агрессивный.

— Я не придираюсь. Проверяется письмо из самой редакции.

— Ты брось. Я тебя знаю. Мне известны твои предвзятости. Прекрати расследование. Не сталкивай меня с интеллигенцией.

Телефон замолк. Позднее я узнал, что в это время у него в кабинете сидел Воротников, тогдашний руководитель РСФСР. Журнал был российский.

Через какое-то время Викулову все-таки пришлось уйти из редакции. Но, к сожалению, нормального, уравновешенного, авторитетного человека туда назначить не удалось. Бондарев специально посетил Горбачева и настоял на назначении редактором «Нашего современника» Станислава Куняева, человека нетерпимого, превратившего журнал в один из антиперестроечных рупоров.

Другой пример. По какому-то поводу Горбачев проводил очередное заседание. Даже не помню, где это было (но не в Кремле). Я не участвовал в нем. Вдруг телефонный звонок в автомашину, велено прибыть к Горбачеву. Приехал. Собрание уже закончилось. Разъезжались. Горбачев ждал меня на крылечке. Пригласил в свою машину — там была и Раиса Максимовна.

— Тебе звонил Илья Глазунов?

— Звонил.

— Ты почему не разрешил продлить его выставку в Манеже?

— Во-первых, она идет уже месяц, как и запланировано, а во-вторых, продлевать или не продлевать — дело не мое, а Министерства культуры. Причина простая — там на очереди выставка другого художника, не менее известного и уважаемого.

— Глазунов — крупный художник, — продолжал Михаил Сергеевич. — Я знаю его лично. Народ его любит. Выставку надо продлить. А ты поправь свое поведение, иначе мы не сможем дальше понимать друг друга.

Это была единственная угроза за все время нашей совместной работы. Думаю, что он потом и сам пожалел о ней, ибо несколько дней был со мной подчеркнуто ласков, ежедневно звонил, чаше всего даже без всякого повода.

Достаточно плотно занимался я в это время и церковью. Будет справедливым сказать, что в Политбюро возникло как бы молчаливое согласие в том, что дальнейшая борьба с религией и преследование священнослужителей противоречат принципам демократической Реформации. Публично признавать варварство большевиков никто, конечно, не хотел, но и желающих защищать его не оказалось. Только КГБ со скрипом шел на некоторое ослабление прямого руководства этой сферой, начатого еще при Дзержинском.

Я горжусь тем, что, занимаясь в Политбюро культурой, информацией и наукой, принимал в начавшемся оздоровительном процессе активное участие, в том числе и в сфере религиозной деятельности. Сам себя к активным верующим не отношу, но крещен. Равно как дети и внуки, причем не сегодня, а тогда, когда родились. Мать ходила в церковь до конца своих дней. До сих пор в родительском доме висят иконы, они никогда не снимались. Так уж получилось, что за всю свою жизнь я не прочитал ни одной атеистической лекции или доклада, не провел ни одного совещания по атеистической пропаганде. И мне неприятно видеть некоторых партийных «обновленцев», тех, кто еще вчера активно разоблачал «религиозное мракобесие», а сегодня неистово крестится, особенно тогда, когда телекамеры направлены на них, нововерующих. Может быть, каются? Впрочем, Бог с ними, это их дело.