Александр Яковлев - Омут памяти

О чем еще надо бы сказать? Всю свою жизнь равнодушен к спиртному. Не знаю, верно ли, но объясняю это одним эпизодом из раннего детства. Осень. В бане варили самогонку. Я бегал во дворе. Дядя Женя, он еще в парнях гулял, подошел ко мне с чашкой и сказал: «Глотни». Глотнул, и в глазах потемнело. Надо же так случиться, что в эти минуты приехал из леса мой отец. Сразу понял, в чем дело, и дал дяде Жене оплеуху. То же самое сделал и дед, появившись во дворе. Меня стали отпаивать молоком, но я не чувствовал вкуса — обжегся. Чувство вкуса появилось лишь дня через три.

Не знаю, плохо это или хорошо, но я не умел, не хотел и боялся драться, однако завидовал ребятам, которые владели кулаками. А потешные сражения случались каждый день. Время от времени играли в продольную лапту или в круговую. Лопатки делали сами. Играли в костяные бабки. Нашим праздником в деревне были регулярные приезды старьевщика. Приезжал он на большой телеге, а зимой — на розвальнях. Называли его «Татарин». Только потом я узнал, что это не фамилия, а национальность. Он собирал старье, шерсть, медь, другой металл, а в обмен давал разные свистульки, игрушки из дерева — лошадок, зверюшек, всякое такое.

Окончив четыре класса, я перешел в семилетнюю школу, которая была в соседней деревне Василево, поближе к дому. По окончании семилетки получил награду — книжку «Как закалялась сталь». И этой книжки, как и лермонтовской, у меня не осталось. Зачитали ребята.

После окончания седьмого класса возник маленький домашний конфликт. Отец всегда был за то, чтобы я учился. Мама — против, она жалела меня. В детстве болел золотухой. Мама рассказывала, что часто вся голова и лицо покрывались коркой. И как мне ручонки ни связывали на ночь, я ухитрялся вытаскивать их и до крови себя расцарапывал. Мама мне говорила, что она даже в церковь ходила и просила Господа Бога взять меня, поскольку боялась, что вырасту я несчастным человеком, слепым и глухим.

Рассказывали потом, что папа не раз возил меня в город, к врачам. Ничего не помогало. Как-то в деревню приехал фельдшер-самоучка «легчить баранчиков». Во время выпивки он увидел меня и сказал, что вылечит. Мама не поверила, но на другой или третий день он привез какую-то мазь, темно-коричневую по виду, и велел мазать каждый день. У меня быстро все прошло. По его же совету я потом долго пил рыбий жир, называя его «додонкой», видимо, по созвучию с самогонкой.

Так вот, после окончания семилетки мама сказала: хватит учиться, иди работать в колхоз. У нее было твердое убеждение — если пойду учиться дальше, то или ослепну, или дураком стану. Так она и говорила. Я настоял на своем. Оказался единственным учеником из нашего седьмого класса, который пошел в среднюю школу. Мой приятель Сережа Гаврилов поступил в автомеханический техникум. Погиб во время войны.

В восьмой класс пришлось ходить в новую школу в поселке Красные Ткачи, что в четырех километрах от деревни Опарино. Ходить каждый день туда и обратно — восемь километров, да еще по лесу. Лесную дорогу называли Малиновкой, глухая, темная дорога. Страшно было. В январские морозы отец попросил брата Павла, тот уже жил на Ткачах, приютить меня. Полтора месяца я жил в дядиной семье. В одной комнатушке — их четверо да еще я. Тетя Настя меня подкармливала. После воскресного дня приносил из дома бидон молока, мама сметанки давала да еще сахару. Пристрастился тогда пить сладкое молоко с хлебом. Это был мой обед и ужин.

В конце концов решили переехать в этот же поселок, в том числе, думаю, и из-за меня. В это время отец работал лесником и начал строить дом, я помогал ему возить бревна. Отец практически все умел делать сам. Что-то делали плотники, частично — его приятели и братья. Через год дом был готов.

В новой школе сначала было трудно после сельской семилетки. Но я быстро догнал одноклассников, кроме Нелли Максимычевой — нашей отличницы. В Неллю мы все были влюблены, красивая, вся из себя гордая. Потом всех обманула, взяла да и вышла замуж за грузина-летчика и уехала в Тбилиси.

Первые увлечения, первые переживания и первые разочарования. Как и другие ребята, я тоже влюблялся. Сначала в Нину Коршунову, потом в Лину Петрову, Иру Глызину, но у них были другие ухажеры, постарше меня. Писала мне длинные любовные стихи Янина Яновская, но она на два класса младше. Малявка.

Уже тогда я занимался общественной работой, был председателем ученического комитета. Помню, моя фамилия как председателя этого комитета появилась в областной газете «Северный рабочий». Похвалили. Хотя хвалить было не за что. Но я был ужасно доволен, а ребята подшучивали.

В майские праздники, выхваляясь перед девчонками, лезли в воду, в речку Которосль, а вода еще холоднющая. По весне частенько убегали с уроков. Жгли костры, ходили в лыжные походы. Наша внешкольная жизнь кипела в клубе и на футбольном поле. На клубной сцене сами ставили спектакли, танцевали, демонстрировали, что мы умеем делать на спортивных снарядах, участвовали в вечерах самодеятельности. Однажды четверо из нас сплавали на лодке по реке Которосль, доплыли до городка Гаврилов Ям. Туда — два дня, обратно — день. Со всякими приключениями. Спали в лесу, на старых пальтишках, которые матери дали. Все это было романтично, все это было интересно. Дружба в классе была искренней, открытой. Особенно дружен я был с Мишей Казанцевым и Женей Ширяевым.

Ныне модно спрашивать, когда заработан в жизни первый рубль. Я получил его летом 1940-го, после 9-го класса. Мой отец предложил мне и Мише Казанцеву заготавливать дрова, обещая заплатить. Мы согласились. Напилили, как сейчас помню, 16 кубометров. Получили на двоих 72 рубля. Жить стало веселее. В клуб стали ходить как богачи, демонстративно покупая девчонкам билеты в кино. Правда, половину денег мама отобрала.

О своих учителях я вспоминаю с бесконечной любовью и грустью. Кто-то из учителей, наверное, знал больше, чем коллеги, другие были добрее, но все они отдавали невообразимо много душевных сил нам, неразумным, широкими глазами смотрящими на этот еще неведомый мир. Вели себя как товарищи. Не было ни одного солдафона, всегда можно было честно сказать, что ты сегодня не выучил уроки, — и тебе не поставят двойки, не будут нудно причитать и воспитывать. И мы отвечали учителям искренним уважением. Уже тогда, до войны, у нас в школе преподавание включало какие-то необычные моменты. Или это мне только казалось. Например, учительница по литературе Валентина Федоровна заставляла нас разыгрывать на уроках пьесы, каждый из нас читал текст своего героя. Это было ужасно интересно, мы начинали понимать суть произведения, многое додумывали, о многом размышляли и спорили.

Учитель истории заставлял делать доклады. Я помню, в десятом классе он сказал, чтобы я подготовил доклад о Ярославском мятеже 1918 года. Ну, что я мог тогда знать? Какие-то обрывки. Где-то вычитал слова «правые» и «левые». Включил их в доклад, не очень-то понимая, что это такое. Произнес. А Гриша Холопов сложил ладошки в трубочку и шепчет «верхние», «нижние». Я принял его слова за честную подсказку. И повторил. Петр Матвеевич Чуваев, так звали учителя истории, потом он погиб под бомбежкой в Нижнем Новгороде, посмотрел на меня с удивлением и спросил, какие верхние, какие нижние. Ребята засмеялись. Ну, он тоже все понял и заулыбался. Об уровне доклада догадаться не так уж сложно. Но тем не менее для меня он был важным опытом маленького исследования.