Сергей Павлович - Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера.

Начиная с той минуты, когда мы родились, время — это все, что у нас есть. Люди могут отобрать у нас вещи, лишить имущества, но никто — разве что ценой убийства — не в силах лишить нас времени, если мы только сами не уделим его кому-нибудь. Даже в тюрьме наше время принадлежит нам, если мы его используем в своих целях.

Я читаю книгу Роберта Грина «33 стратегии войны» и размышляю над стратегией своего освобождения. Я использую не только весь ум, которым располагаю, но и тот, который могу взять взаймы. Я оградил себя от общения с неприятными мне людьми, редко выхожу из секции и почти все время пишу книгу.

Работать над ней я начал давно, с первых дней моего нахождения в жодинском следственном изоляторе. Правда, в то время она выглядела как заметки о моей любимой женщине, размышления о недавних событиях, все то, что меня волновало и что я, понятное дело, не мог обсуждать с сокамерниками. Я словно заново переживал моменты, которые описывал, и это сильно помогало мне в первые месяцы в тюрьме. Зачем я это делал? Я и сам толком не знал, просто не мог сидеть без дела. А потом мне на глаза попалось интервью Сергея Юрского, лучшего исполнителя роли Остапа Бендера: «Не для того, чтобы вбить в голову определенные идеи, пишется книга или ставится спектакль, а для того, чтобы показать читателю или зрителю пример. Пример самый разный: добра, зла, взаимоотношений добра и зла, анализа того, что в человеке спрятано и теперь вытянуто наружу». Честно говоря, я считаю, что десять лет моей жизни, которые я посвятил криминалу, были прожиты зря. Слишком высока цена, которую приходится платить за несколько лет веселого и безбедного существования. Одно из преимуществ зрелого возраста в том, что начинаешь наконец понимать, что для тебя важно. В двадцать лет понять это трудно.

Еще полгода назад мне казалось, что у меня нет никакого выбора: дадут срок — судя по всему, немалый — и придется сидеть. Пять-шесть лет. Без нарушений. И освобождаться условно-досрочно. Такую «роскошь» я себе позволить не мог.

Второй вариант я назвал «биться головой о стену»: писать жалобы, приводить аргументы и просить скинуть три-четыре года. Позже, вспоминая, как все мои обращения в различные судебные инстанции наталкивались на стену неприятия, я отказался от этой затеи ввиду ее очевидной бесплодности.

Поэтому я избрал третий курс, полагаясь частично на разум, частично на интуицию, — дописывать книгу, просить помилования и делать все, чтобы моя просьба дошла до монарших ушей. К тому же работа над книгой помогала мне не сойти с ума, позволяла отгородиться от лагерной «бытовухи» и не замечать всех тех ублюдков, которые меня здесь окружают.

От хорошей жизни писателями не становятся…

Она пахнет так, как, наверное, пахнут ангелы… Господи, как же я ждал этого момента… пусть не здесь и не сейчас, но я мечтал о том, чтобы в один прекрасный день Катя стала моей женой.

На строгом режиме два длительных (до трех суток) и два краткосрочных (через стекло и телефонную трубку) свидания в год. Если не сидеть сложа руки, можно получить еще четыре в виде поощрения и таким образом видеться с родными каждые два месяца. Для этого нужно активно участвовать в жизни отряда: рисовать открытки и стенгазеты, играть в шашки-шахматы, защищать честь отряда в спортивных состязаниях, петь караоке или читать стихи либо делать что-то для зоны, например ремонты в бараках, или вкалывать на «промке».

Обходится возможность увидеться с близкими в $20 в сутки — именно столько ты должен заплатить за комнату в лагерной гостинице. Люкс в лучшем отеле Гомеля стоит дешевле.

— Я к тебе из сказки пришла, — сказала мне Катя, когда официальная часть нашего бракосочетания, включающая обмен кольцами, обязательное «объявляю вас мужем и женой» и неподходящие к данной ситуации свадебные платья некоторых невест, была закончена и мы оказались в нашей комнате.

— А из какой?

— Из доброй, — Катя улыбнулась самой хитрой из своих улыбок.

— Выгнали? Шучу. А если серьезно, то из какой?

— Я… я из триллера.

— Помнишь, как мы познакомились?

— Помню, конечно. У тебя на «Мамбе» ник Versus был.

— Может, ты еще знаешь, что такое «versus»?

— Знаю, это вторая линия Версаче.

— Очень смешно.

— Versus переводится с латыни как «против». Видишь, какая у тебя жена умная?

— Еще и самая красивая… — я поцеловал Катю в губы и завалил ее на кровать.

Она совсем не изменилась за полтора года, прошедшие с тех пор, как я обнимал ее в последний раз. Но теперь ее глаза стали еще более родными и близкими. Боже, за что все это наказание? Она говорит, что живет лишь надеждой, что я найду способ поскорее выбраться отсюда, что я нужен ей там, дома, рядом с ней, что она порой ругает себя за то, что ждет меня, теряя годы жизни, но ничего не может с собой поделать.

В первый день на «свиданке» все чувства еще спят: запаха и вкуса не ощущаешь — все это вернется только назавтра. И все время куда-то спешишь: кажется, что не успеешь наговориться и насладиться друг другом, как за тобой уже придут. А на третий день оказывается, что этого времени вполне достаточно. Не для нас, заключенных, — я бы и на неделю ходил — никаких тебе проверок, мусорских рож, просыпаешься не от звука сирены, а от поцелуя любимой женщины, — но для наших родных это тяжеловато.

— Если б меня посадили, я бы, наверное, точно умерла, — заявила Катя на третий день. — Не выйти никуда, все забором обнесено, и даже небо «в клетку»… Хоть бы окно какое, чтобы за зону выходило — видеть, как люди ходят… было бы легче. Да и бока уже от «постельного режима» болят…

— Ты мне книгу привезла, что я просил? — перебил я Катю. — «Замурованные» Ивана Миронова.

— Ага.

— Давай сюда.

— Можем по ней погадать, кстати.

— Каким образом?

— Очень просто: берешь книжку, которую еще не читал, загадываешь номер страницы и строку, открываешь и читаешь. Подобным образом, бывает, в Библии ответы на свои вопросы ищут. Давай, ты первый.

— Ну хорошо, страница 202, первая строка сверху.

— Сереженька, хочешь, я тебе три раза дам?

— Спрашиваешь! Конечно, хочу.

— Да не, это в книге написано. Вот, смотри…

— Не важно, иди сюда…

Интерьеры на «свиданке» сильно напоминают общежитие 1980-х годов. Две душевые, которые почему-то закрываются после 22:00. Два советских холодильника на кухне, вытесанные топором чугунные чайники, алюминиевые сковородки и кастрюли, допотопные электроплиты — и к этому богатству доступ также перекрывается после десяти. Спрашивается, почему? Ладно, мы, заключенные, привыкшие ко всему, но к нам ведь приезжают свободные, ни в чем не виновные люди, которые к тому же платят по $20 в день за возможность побыть с нами.