Август Коцебу - Трагедия русского Гамлета

Павел дался в этот обман и написал указ, повелевающий императрицу и обеих великих княгинь развезти по монастырям, а наследника престола и брата его Константина заключить в крепость, прочим же заговорщикам произвесть строжайшее наказание. Пален с этим указом обратился к наследнику и с помощью некоторых приближенных к нему лиц исторгнул у Александра согласие низвергнуть с престола отца его.

Раздражение Павла возрастало каждый день. За два или три дня до своей кончины он многим державам велел объявить войну. Курьеры с этими указами были задержаны, и это еще более ускорило его смерть и еще более склонило наследника на предложение заговорщиков. Однако Александр упорно настаивал, чтобы не лишать отца его жизни. Хотя это ему и обещали, но он должен был предвидеть, что лишить самодержавного государя престола, оставя ему жизнь, дело немыслимое.

Коль скоро Павел не мог обуздывать сердца своего до такой степени, что даже увлекался в гневе против равносильных ему иностранных держав, то уже само собой разумеется, что против подданных своих негодование его доходило до величайшего исступления, после известия о заговоре и после того, как он злобным и подозрительным оком смотрел и на жену, и на детей своих. Равным образом понятно, что заговорщики не могли оставлять его долгое время в таком сомнительном и опасном для обеих сторон положении. Надо полагать, что вышеприведенный разговор Павла с Паленом был не ранее как 10 или, быть может, 11 марта поутру; вероятнее, что 11-го.

В этот день император был очень гневен на своем вахтпараде или разводе; однако не сделал никого несчастным. Вероятно, страх удерживал уже его. После развода военный губернатор приказал всем офицерам гвардии собраться в его квартире. Прямо из экзерциргауза офицеры отправились к нему и ждали более часа. Фон дер Пален все был во дворце. Пройдя домой особым подъездом, он немедленно вышел к собравшимся и с мрачным, расстроенным лицом, довольно грозно сказал им: «Господа! Государь приказал объявить вам, что он службой вашей чрезвычайно недоволен, что он ежедневно и на каждом шагу примечает ваше нерадение, леность, невнимание к его приказаниям и вообще небрежение в исполнены вашей должности, так что ежели он и впредь будет замечать то же, то он приказал вам сказать, что он разошлет вас всех по таким местам, где и костей ваших не отыщут. Извольте ехать по домам и старайтесь вести себя лучше».

Все разъехались с горестными лицами и с унынием на сердце. Всякий желал перемены.

В тот же день, И марта, вот что произошло в лейб-гвардии Семеновском полку.

Командир полка, Л. И. Депрерадович, приказал одному из батальонных адъютантов, молодому прапорщику 16–17 лет, явиться к нему после развода. Юный семеновец приезжает от военного губернатора прямо к командиру полка.

— У тебя есть карета? — спрашивает командир.

— Есть, ваше превосходительство.

— Где ты сегодня обедаешь?

— У тетки (такой-то).

— Ты не отпустишь кареты домой или куда в другое место?

— Нет, ваше превосходительство, а впрочем, как прикажете.

— Нет, этого не надобно, тем лучше. Поди сейчас к казначею и прими от него ящик с патронами; он такой величины, что уместится в карете, под сиденьем. Возьми эти патроны и уложи их осторожно; храни их целый день; да смотри же, не отпускай карету никуда, а вечером, часов в девять, приезжай ко мне в той же карете и с патронами.

— Слушаю, — отвечал молодой человек, а сам стоял как остолбенелый и смотрел своему генералу в глаза.

— Ну, больше ничего — ступай и будь скромен; у нас сегодня будет новый император.

Юноша отправился с радостью в сердце и был уверен, что все его товарищи встретят эту новость с восторгом. Но он умел сохранить тайну, даже от своих кузин; с товарищами он в этот день не виделся. В 9 часов вечера адъютант приезжает к своему генералу, и тот ему говорит: «Поди на полковой двор, там собран батальон в строю; обойди по шеренгам и раздай патроны сам каждому солдату по свертку в руку, как они приготовлены».

Адъютант исполнил приказание, и после того, спустя часа полтора, пришел на полковой двор Депрерадович и, обойдя батальон по шеренгам, стал посередине и самым тихим образом скомандовал: «Смирно! Заряжай ружья патронами». Во время заряжания он беспрестанно повторял: «Тише, тише, как можно тише!» Наконец спросил: «Все ли готово? — потом также весьма тихо скомандовал: По отделениям направо, марш!» Офицеры тише, нежели вполголоса, командовали: «Тише», а генерал так же тихо: «Марш!» Батальон направился к Михайловскому замку, идя сколь возможно медленнее, без всякого шума и разговоров. Офицеры соблюдали молчание и рядовым приказывали то же.

В Преображенском полку делались такие же приготовления, но не так медленно.

Несмотря, однако, на большую гласность заговора, немногие гвардейские офицеры были приглашены к содействию. Преображенский батальон выведен был только с шестью офицерами; в Семеновском было около того же числа, и из них некоторые были приглашены почти в самую минуту действия. Мне известно, что к одному Преображенскому офицеру, Петру Степановичу Рыкачеву, который жил у своего родственника, приехал полковой адъютант Аргамаков с другими офицерами около 11 часов вечера и, остановись у подъезда, они послали звать его к себе в карету. Рыкачев был в халате и туфлях — он так и пошел к ним. Хозяин квартиры поручил ему звать гостей в комнату, но по прошествии получаса узнал, что они увезли с собой его родственника и что в карету ему подавали всю фронтовую одежду и все офицерское вооружение. Хозяин знал о заговоре, но как разговоры об этом уже прислушались и в досаде, что приятели не вошли к нему, не обратил на это внимания, так что спокойно лег спать и поутру был разбужен уже поздравлениями с новым императором.

В поддержку заговорщиков не было другой вооруженной силы, как батальон Преображенского полка. В Измайловском полку довольствовались тем, что послали некоторых офицеров напоить пьянее обыкновенного командира полка генерал-лейтенанта Милютина, и этот пропил своего благодетеля. Командир лейб-гусарского полка, генерал-лейтенант Кологривов, тоже любил подгулять, и так как он за несколько дней перед тем был под гневом у государя, то фон дер Пален именем императора его арестовал, почему он не смел выехать из дома, не знал ничего и тоже прогулял всю ночь с приятелями. Наиболее опасный для заговорщиков из всех приверженцев государя, граф Аракчеев, был также в немилости и в отставке, жил в своем Грузине. Павел, узнав уже о заговоре и, может быть, не вполне доверяя Палену, послал Аракчееву приказание приехать немедленно в Петербург. Его ожидали в ту же ночь, с И на 12 марта. Вероятно, это обстоятельство и заставило избрать эту ночь для исполнения заговора, дабы упредить приезд Аракчеева. Военный губернатор приказал на заставе не впускать Аракчеева в город, а, задержав, прислать просить позволения о въезде его, объявив, что это по воле императора.