Август Коцебу - Трагедия русского Гамлета

Мемуары его были изданы на французском языке в 1887 г., а на русский переведены с некоторыми пропусками и напечатаны в «Русской Старине» 1906 г. Мы берем из них только восьмую главу, помеченную летом 1801 г., в которой Чарторыйский рассказывает о смерти императора Павла и первых днях царствования императора Александра. Перевод исправлен и дополнен.

По мере моего приближения к Петербургу я сильно волновался, находясь под влиянием двух противоположных чувств: с одной стороны, я испытывал радость и нетерпение при мысли о свидании с людьми мне близкими и дружественными, с другой же — тяготился неизвестностью, размышляя о могущих произойти в этих людях переменах вследствие изменившихся обстоятельств и их нового положения.

Навстречу мне послан был фельдъегерь, заставший меня близ Риги. Он вручил мне дружественное письмо императора (Александра) и подорожную с предписанием почтовому начальству ускорить мое путешествие. Адрес на конверте написан был рукой императора, в котором я был назван действительным тайным советником — чин, соответствующий военному чину генерал-аншефа. Я был удивлен, что Александр осмелился так быстро произвести меня в этот чин, и твердо решился не принимать его, считая это недоразумением. И действительно, когда по приезде в Петербург я представился государю и показал ему конверт, то убедился, что надпись эта была сделана им по ошибке. Но в России поймать государя на слове и воспользоваться его подписью можно. Я и не думал об этом и не получил в России ни одной почетной награды, исключая чина, [115] В придворном календаре 1799 г. князь Адам Чарторыйский указан в чине генерал-майора. пожалованного мне императором Павлом.

Наконец я снова увидел Александра, и первое впечатление, которое он произвел на меня, подтвердило мои тревожные предчувствия. Император возвращался с парада или учения, как будто бы его отец был еще жив. Он казался бледным и утомленным. Он принял меня чрезвычайно ласково, но имел вид человека печального и убитого горем, чуждого сердечной жизнерадостности, свойственной людям, не имеющим основания следить за собой и сдерживаться. Теперь, когда он был уже властелином, я стал замечать в нем, быть может ошибочно, особенный оттенок сдержанности и беспокойства, от которых невольно сжималось сердце. Он пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Вы хорошо сделали, что приехали: все наши ожидают вас с нетерпением», намекая на некоторых более близких ему лиц, [116] Вероятно, H.H. Новосильцев и граф П. А. Строганов, которые вместе с Чарторыйским составили знаменитый триумвират, игравший видную роль в первые годы Александрова царствования. которых он считал более просвещенными и передовыми и которые пользовались его особенным доверием. «Если бы вы находились здесь, — продолжал государь, — всего бы этого не случилось: будь вы со мной, я никогда не был бы увлечен таким образом…» Затем он стал говорить мне о смерти своего отца в выражениях, полных скорби и раскаяния невыразимого.

Это печальное и мрачное обстоятельство в течение некоторого времени сделалось предметом частных продолжительных бесед между нами, причем император желал, хотя это причиняло ему страдание, посвятить меня во все подробности обстоятельств. Об этих подробностях я упомяну ниже, сопоставив их с другими сведениями, полученными мной от других актеров этой ужасной сцены.

Что касается многих других вопросов, которые нас некогда занимали и по поводу которых я желал выведать его теперешние взгляды и дать себе отчет в новых положениях, которые необходимо внесли в них такие огромные перемены, я убедился, что в общем государю, как я и ожидал, по-прежнему не были чужды его былые мечты, к которым он постоянно возвращался; но уже чувствовалось, что он находился под давлением железной руки действительности, — уступая силе, не властвуя еще ни над чем, еще не сознавая пределов своего могущества и не умея еще им пользоваться.

Петербург, когда я туда приехал, напоминал мне вид моря, которое после сильной бури продолжало еще волноваться, успокаиваясь лишь постепенно.

Государь только что уволил графа Палена. Этот генерал, пользовавшийся безграничным доверием покойного императора Павла, был в концерте с графом Паниным главным деятелем и душой заговора, прекратившего дни этого монарха и который никогда не осуществился бы, если бы Пален, имевший в руках власть и располагавший всеми средствами в качестве военного губернатора Петербурга, не стал во главе предприятия. Когда переворот совершился, Пален считал себя всемогущим, надеясь на свои силы. И действительно, он именно принял внешние и внутренние меры, ставшие неотложными в виду возможного появления английского флота в водах Ревеля, Риги и Кронштадта после кровавых копенгагенских событий. Нельсон торжествовал победу в Копенгагене накануне того дня, когда император Павел погиб в Петербурге, [117] Тут, очевидно, ошибка. Английская эскадра под начальством Паркера и Нельсона вошла в копенгагенский рейд 18/30 марта 1801 г., т. е. неделю спустя после смерти императора Павла. куда известие о разгроме датского флота пришло через два дня после смерти императора. Пользуясь замешательством и всеобщей растерянностью правительства в первые дни после катастрофы, генерал от кавалерии граф Пален возымел мысль захватить в свои руки ослабленные бразды правления. Он желал присоединить к всесильной должности военного губернатора Петербурга должность статс-секретаря по иностранным делам. Его подпись стоит на актах первых дней царствования. [118] Пален уже заведовал иностранными делами, так как еще в феврале 1801 г., после увольнения Ростопчина, заведывание внешними сношениями было передано ему, а 18 февраля того же года ему подчинен почтовый департамент. Ничто не должно было делаться без его согласия: он принял роль покровителя юного государя и делал ему сцены, когда он не давал немедленного согласия на его представления или, вернее, на то, что он навязывал Александру. Уже поговаривали, что Пален претендует на роль «палатного мэра». Император Александр, погруженный в отчаяние, подавленный скорбью со всей своей фамилией во внутренности дворца, казался во власти заговорщиков, которых признавал необходимым щадить и подчинять свою волю их желаниям.

Между тем одна из важнейших должностей государства — генерал-прокурора Сената, которому подчинены были тогда все административные дела империи — внутренние, юстиция, финансы и полиция, — была вакантна после удаления одного из павловских фаворитов, который ее занимал. [119] Известный Петр Хрисанфович Обольянинов (1762–1841). Александр, счастливо вдохновленный, остановил свой выбор, для замещения этой должности, на генерале Беклешове, [120] Александр Андреевич Беклешов (1745 — 1808), предметник и преемник Обольянинова на должности генерал-прокурора, которую он занимал до учреждения министерств. который в это время находился под руками, будучи вызван в Петербург императором Павлом, желавшим, быть может, предоставить ему это место. Это был русский старого закала, по внешним приемам человек грубый и резкий, не говоривший или едва понимавший по-французски, но который под этой суровой внешностью обнаруживал твердость и прямоту и обладал отзывчивым к нуждам ближних сердцем. Общественное мнение создало ему репутацию благородного человека, которую он сохранил даже во время своего управления (в качестве генерал-губернатора) польскими юго-западными губерниями. Здесь он выказал себя человеком справедливым по отношению к подвластному ему населению и строгим по отношению к своим подчиненным, преследуя сколько возможно воровство, взяточничество и злоупотребления. Он не терпел, чтобы его агенты вели публичный торг правосудием, и вышел чистым и безупречным из этого испытания, заслужив признательность населения провинции. Это труднейшее испытание, какому только может быть подвержен представитель высшей русской администрации, и не так легко указать много подобных примеров. [121] Мнение чрезвычайно характерное в устах поляка — князя Чарторыйского, который в отзыве своем о Беклешове сходится, вероятно, того не подозревая, с A.C. Шишковым. В «Записках» последнего мы находим следующую фразу: «А. А. Беклешов — один из тех государственных людей, которыми было сильно царствование Екатерины. Его деятельность, как администратора русских окраин, могла бы и в наше время послужить примером управления этими областями. При нем балтийские немцы учились говорить по-русски, а поляки юго-западных губерний забывали упражняться в подпольных интригах» (Записки адм. Шишкова, т. I, берлинское издание 1870 г.).