Анатолий Кожевников - Стартует мужество

Высотомер показывает две тысячи метров. Прикинув по карте расстояние до аэродрома, начинаю планировать. Сажусь с выпущенными шасси. Общими усилиями механики откатили изрешеченную машину на стоянку.

Вскоре прилетел Кузьмин.

— Крепко тебя угостили! — сказал он, разглядывая дырки на моих унтах и комбинезоне. — Но и ты одного здорово подбил!

Подошел инженер эскадрильи.

— В машине сто шестьдесят две пробоины, — сказал он. — Такого у нас еще не было.

Заметив Кузьмина, инженер обратился к нему: — А ты, напарничек, куда смотрел? На командире живого места нет.

— Что ж я мог сделать, если мотор не тянул, — оправдывался Кузьмин. — Ты дай мне скорость.

— Скорость в твоих руках, Николай Георгиевич. Форсаж надо было дать, а ты про него забыл, — отпарировал инженер.

— На форсаже далеко не уедешь, — не сдавался Кузя. — Да он, кстати, и не включался. Скорее бы на отечественные пересаживали. — И, уже ни к кому не обращаясь, закончил: — Есть же счастливцы, на «яках» и «лавочкиных» воюют.

— Самолет ремонтировать нельзя, — сообщил Гудим. — Это решето, а не истребитель.

В полку оставалось четыре машины и семь летчиков. По всему было видно, что скоро поедем в тыл за самолетами и пополнением.

Отпраздновав встречу Нового, 1943 года, мы погрузились в теплушки и поехали на переформирование.

Перемена места всегда возбуждает. В теплушке мы шутили, болтали, пели песни, пока у раскаленной докрасна печки нас не сморил сон.

Проснулись от холода: дневальный на остановках не смог достать дров. Надо было позаботиться о тепле, а заодно и о пище. Наш эшелон стоял среди составов, груженных танками, пушками, лесом и рельсами. Времени отправления никто не знал, в первую очередь отправляли поезда, идущие в сторону фронта.

Начались осторожные вылазки за дровами. По очереди ходили к коменданту, его заместителю, но безрезультатно. Нависла угроза уехать в холодном вагоне, но кому-то пришла в голову мысль взять дрова у самого коменданта. Так и сделали: через пятнадцать минут в нашей печурке уже потрескивали сухие поленья. Комендант ходил по путям и чертыхался.

Ребята готовились к трапезе. Доставали консервные банки, сыр.

— Вот это здорово! — раздался голос Васильева. — Думал, мясо, а это водичка… Смотрите, чистая водичка и немного морковки…

Неудачник глядел на товарищей грустными глазами.

— Трофея, ничего не скажешь, — смеялся Орловский. — А мы тоже хороши, не посмотрели, что нам подсунули начпроды.

Обладатели банок незамедлительно начали проверять их содержимое, взбалтывая над ухом. Оказалось, что во всех литровых банках был бульон с овощами.

— На что мне эта бульон? Мы привык мясо есть, — возмущался Закиров.

Вскоре механики наши исчезли. Возвратились они довольные, с видом победителей. Консервированный бульон пошел в обмен на телятину, селедку, молоко.

— Как же вам не стыдно? — укорил кто-то наших оборотистых менял. — Ведь вы обманули честных тружеников!

— Нисколько, — бойко ответил за всех механик Костко. — Ни одного честного человека мы не обманули. Меняют спекулянты, чтобы заработать на этом в тройном размере. Ну и пусть зарабатывают…

Ехали долго, казалось, полк навсегда переселился в теплушки. В пути устраивали вечера самодеятельности, в которых участвовали все без исключения. Разнообразием репертуара и мастерством исполнения особенно отличался Гудим. Читал он выразительно, пел с чувством. Эти таланты инженера для меня были неожиданностью. Днем, во время стоянок поезда, комиссар эскадрильи Гаврилов проводил беседы или читал лекции. В этом отношении он был весьма изобретательным. Сначала — двумя-тремя репликами определял настроение и желание людей, а потом уже заводил беседу. Если надо, Гаврилов без всякой подготовки читал нам лекцию. Причем это были не абстрактные рассуждения «на предмет» или «по поводу», а содержательный, построенный на ярких фактах разговор, который увлекал и обогащал людей. Летчики уважали и любили комиссара.

На двенадцатый день поезд остановился на одной из станций. Маленькое здание было чуть ли не по крышу занесено снегом. Рядом стояли три небольших домика. В полукилометре, на ровном снежном поле, темнели силуэты самолетов.

— Братцы! Аэродром! — воскликнул обрадованный Орловский.

Мы разместились в двух просторных землянках с двухъярусными нарами. На следующий же день взялись за изучение самолета и двигателя.

Целый месяц разбирали сложные схемы. Освоили конструкцию новых машин так, что на любой вопрос — касался ли он двигателя, самолета, спецоборудования или вооружения — каждый мог ответить без запинки.

— Теперь осталось влезть во всасывающий патрубок и пройти невредимыми до выхлопного, — шутили летчики, ожидая дня, когда наступят практические занятия.

Наконец из запасного полка прибыли инженеры для проверки наших знаний. Такие экзамены обычно являлись предвестником полетов. И действительно, через два дня мы перебрались на главную базу.

На новом месте нас прежде всего подвергли тщательной санитарной обработке, потом «разоружили», были сданы на склад ручные гранаты и трофейные пистолеты. Разместились мы в здании бывшей школы.

Началось формирование эскадрилий. К семи летчикам полка нужно было добавить остальной штатный состав. Меня назначили командиром первой эскадрильи, Кузьмин стал командиром звена. Вскоре мне прислали заместителя по летной части. С первой встречи я узнал в нем летчика с довоенной подготовкой и почувствовал к нему расположение. Высокого роста, спокойный, он поставил чемодан и доложил:

— Старший лейтенант Семыкин прибыл в ваше распоряжение.

— Откуда? — спросил я, подавая ему руку.

— Из запасного полка, а до этого работал инструктором в училище.

— Что ж, устраивайся…

Семыкин окинул взглядом комнату и, видимо, сразу заметил, что ни у кого из нас нет чемодана. Может быть, это смутило его, но виду он не подал, спокойно выложил в мешочек самое необходимое, а чемодан вынес за дверь. Мне понравилось, как новичок быстро оценил обстановку и принял решение. Иногда маленький штрих характеризует человека.

Когда я спросил, откуда Семыкин родом, он ответил, что из Ростова-на-Дону. И, помолчав, добавил:

— Сейчас там жена с сыном.

В Ростове хозяйничали фашисты. Я подумал: как нелегко сейчас Семыкину. Вспомнив о семье, он тяжело вздохнул, достал кисет, свернул цигарку и ловко высек огонь кресалом.

«Сработаемся, — решил я про себя, глядя на заместителя. — Хорошо будем работать!»

Первый летный день. Задача — всем вылететь самостоятельно на новой машине. Один за другим уверенно взлетают и садятся Орловский, Кузьмин, Егоров…