Анатолий Кожевников - Стартует мужество

На крылечке, том самом маленьком крылечке, которое мы сделали с отцом, появилась мать. Сначала она замерла от неожиданности, а потом, не помня себя, бросилась навстречу, маленькая, постаревшая. Мать прижалась ко мне, заливаясь слезами, а когда опомнилась, поцеловала Тамару и заговорила с ней так, будто они были давно знакомы. У крыльца она остановила нас властным движением руки и приказала подождать. Мы молча стояли в ожидании следующей «команды».

Через три минуты на пороге дома появилась мать, держа на вытянутых руках икону. Выполнив все церемонии, которые полагались по старому обычаю, она ввела нас в дом. В доме было чисто, опрятно, но отсутствие хозяина чувствовалось сразу. Отец умер полтора года назад. Не дожил старый солдат до встречи с сыном.

Вечером собрались родные и знакомые. Посидели за скромным столом — с продуктами было тогда трудно, их получали по карточкам.

На следующий день мы уехали, нужно было в срок прибыть в академию.

— Как же так, а я думала, приедешь с женой и будешь жить дома, война-то ведь кончилась, — говорила мать перед отходом поезда.

— Я, мама, кадровый военный, летчик-истребитель, буду летать, сколько хватит сил.

— А как же дом?

— Что же дом? Вот поступлю в академию, устроюсь — и приезжай к нам.

— А я-то думала, немцев победили, американцы — союзники, значит, войны не будет и армию распустят.

— Если бы это было возможно, — вздохнув, ответила за меня Тамара.

Через несколько минут наш поезд отошел от перрона. Маленькая седая мать стояла на платформе и плакала, не утирая слез.

В академии прежде всего попытались определить наши знания по общеобразовательным предметам. Набор слушателей был не обычным — все Герои Советского Союза, прошедшие войну, по сути дела, творцы авиационной тактики. А вот по школьным дисциплинам знаний у нас оказалось не густо. Свободно оперируя сложными формулами воздушной стрельбы, мы, однако, с трудом решали простейшие задачи по геометрии.

Не обошлось и без курьезов. К испытаниям по тактике ВВС никто не готовился, каждый был уверен в себе. Тем более что экзаменатор не имел боевого опыта. Увы, почти все мы получили тройки по тому предмету, который был для нас главным в течение четырех лет войны. По самым обычным вопросам представления экзаменатора полностью расходились с нашими.

— Как вы только воевали? — спросил он, выслушав мои ответы. — Вы же совершенно не знаете тактики.

— Я не знаю вашей, давно устаревшей тактики, — ответил я, сдерживая раздражение. — Мы разговариваем на разных языках.

— В таком случае я вам ставлю три с минусом, — спокойно ответил преподаватель.

Ребята издевались над такого рода испытаниями, смеялись, вспоминая несуразные и противоречивые вопросы. Правда, вскоре часть старых преподавателей, особенно по тактике, была заменена, а на их место пришли новые, имеющие боевой опыт.

Постепенно, не без трудностей, налаживалась наша жизнь в Москве. Тамара здесь же, в академии, поступила на работу, и это разрешило один из сложнейших вопросов семейного бытия.

Ко многому надо было привыкать, к тому, например, что всюду требовалось предъявлять кучу справок, ничего не делалось просто, многое, что полагалось, приходилось «выбивать» со скандалом. Однажды я пошел в продовольственный склад получить по аттестату табак.

— Без подписи начпрода выдавать не буду, — ответил кладовщик.

— Что ж, если нужно, можно сходить и подписать.

Иду к начпроду. За огромным письменным столом сидит, развалившись, ожиревший старший лейтенант, как видно, и не нюхавший пороху. Говорю ему:

— Прошу вас выписать по аттестату табак.

— Табак по фронтовым аттестатам выдавать не буду, можете идти, — отвечает он, не меняя позы.

— Встать, когда разговариваешь со старшим! — заорал я, теряя самообладание.

— Выйдите вон, — указал мне на дверь этот наглец. — Распустились там, на фронте…

— Это кто, мы на фронте распустились? А ну, девушки, выйдите из кабинета, я ему сейчас объясню, что мы делали на фронте.

Перепуганный начпрод отступил в угол. А я готов был взять его за горло. И взял бы, наверное, если бы не подоспели товарищи.

— Брось, за такого подлеца ответ будешь держать, — сказал мне один из слушателей. — Не стоит он того.

Такие, как этот начпрод, сидели еще кое-где, окопавшись во время войны. Постепенно их выкуривали из армии; старший лейтенант, с которым мне пришлось столкнуться, тоже долго не усидел на своем месте — сняли.

Занятия в академии начались с того, что мы сели за учебники средней школы. Ох и трудно же они нам давались. Тянуло на аэродром, к самолетам. Но мы, стиснув зубы, корпели над русским языком, математикой, физикой. Иногда приходила в голову предательская мыслишка: а не бросить ли все это дело и не вернуться ли в полк? Удерживало самолюбие.

Месяца через два мы с Тамарой перебрались из Москвы в соседнюю с академией деревню. Стало полегче. Куда приятнее пройти утром семь километров по свежему воздуху, нежели тащиться полтора часа в электричке. Потом нам дали комнатку в академическом городке. Пришлось обзаводиться хозяйством, устраиваться на четыре года оседлой жизни.

Однажды, вернувшись с занятий, я увидел в нашей комнате массу народа: в гости заехали однополчане. Здесь был и Медведев, вернувшийся с Дальнего Востока после разгрома японской армии, и Кузьмин с Орловским из Австрии.

— Вот молодцы! — обрадовался я. — Ну рассказывайте, у кого какие новости.

Сначала заговорили все сразу. Но вскоре разговор упорядочился.

— С Японией война была намного легче, нежели с немцами, — рассуждал Медведев. — Самураи с первых дней отступали по всем направлениям. Некоторые аэродромы захватывали сами истребители. Самураи сдавались в плен целыми дивизиями и, представьте, не было ни одного харакири. Трудности тоже встречались, особенно при штурме укрепрайонов, там разгорались сильные бои.

— Куда же ты теперь? — спрашиваю его.

— Назначили испытателем, вместе с Шаруевым едем.

— А мы всей эскадрильей в Ашхабад, — сообщил Орловский. — Парепко с Петровым где-то под Ростовом, а Шапшал демобилизовался, поехал в Киев кончать институт, через год будет инженером.

— А куда направили Федора Андреевича? — спросила Тамара.

Кузьмин словно испугался этого вопроса. Он виновато посмотрел в мою сторону и со вздохом сказал:

— Нет Федора Андреевича, разбился… Под Штокерау.

— Боже мой! — подняв руки, словно защищаясь от чего-то, вскрикнула Тамара. — Всю войну провоевать и погибнуть после войны.

Она всегда тяжело переживала, если с кем-либо из летчиков случалась неприятность, а теперь вот узнала о гибели замечательного человека. Не в силах сдержать слез, Тамара отвернулась. В комнате воцарилось молчание.