Елена Макарова - Движение образует форму

Вот тут Кин изобразил бараки. Они тут стояли. Их снесли, построили панельный дом. Но нарисовано это здесь.

Пока я фотографировала, Иржи рассказывал, что Терезин как старинное историческое и архитектурное место затирают из-за евреев, которые всего каких-то пять лет находились здесь в заключении. Они, конечно, умирали тут, но не в газовой камере, у нас не Освенцим! Наш город славен архитектурой. Второй такой крепости в целом мире не найти. А ездят сюда из-за евреев, потому что у них деньги.

Я не стала с ним спорить. Дети, выросшие в Терезине, или спились, или уехали отсюда, осталось двое — Иржи и Мартин-работяга, который зовет Маню сестричкой, а меня — Элен. Мартин-работяга только на вид простой. На самом деле в нем кипят страсти. Из-за несчастной любви резал себе вены, отчим нашел его на чердаке, отвез в больницу. Он любит учиться. Освоил компьютер, любит фотографировать, в основном свою дочку-толстуху. Нам он готов помогать бесплатно. Но мы платим.

В отличие от Иржи, Мартин с детства ненавидит Терезин.

— К нам в дом кто только не приходил. «Можно взглянуть? Я тут жил когда-то…» Посмотрят, дадут жвачку или монету иностранную. И уходят. Потом другие приходят: «Можно посмотреть? Тут жила одна родственница…» Мы для них были призраками, а те, кто тут жил во время войны, живыми. Помню, я ждал, пока они закончат свои разговоры, заметят меня и дадут жвачку хотя бы. Некоторые не давали, и я злился. Так я стал попрошайкой. Приедут иностранцы — я к ним: «У меня в доме евреи жили, могу показать, за пять крон!» Некоторые не понимали, но большинство все же понимали — это были бывшие чехи. Иржи никогда не просил, кстати.

Зато теперь Иржи не отказывается от вознаграждения. В кассу реконструкции тоннелей. За это он пообещал мне снять два светильника из тоннеля, точно как на рисунке. Именно такие я и искала для чертежного зала.

Мы с Маней отправляемся в поход в неизвестном направлении. Весна в разгаре, все бурно цветет, теплынь, красота. Вышли из ворот Малой крепости и двинулись по направлению к Праге. Прошли несколько километров и увидели красивую дорогу, ведущую в направлении далеких гор. Среднечешская возвышенность — так, кажется, это называется. Дошли до маленького городка с огромным костелом, за ним, в низине, текла река. Или озеро. Мы решили идти вдоль берега в надежде, что где-то появится мост. Или проезжая дорога. Или просто дорога, которая выведет нас в доселе невиданный город.

Вечерело. На том берегу было все — ездили поезда и машины, светились магазины и ресторанчики, а на нашем — ничего, одна лишь тропинка да полуразваленные скамейки.

Мы сели на скамейку и стали смотреть на воду. Проехал поезд вверх ногами. Проехала машина вверх ногами. Деревня на пригорке, что напротив, встала на макушку. Австралийский цирк! Я видела его представление в Стокгольме: под самым куполом человек вниз головой шел к своему другу вниз головой, и они пили пиво вниз головой.

Маня достала фотоаппарат.

— Такого идеального перевернутого отражения я никогда не видела, — сказала она, щелкая деревню в воде.

Мы стали ждать, когда проедет поезд. И дождались. Красные вагоны промчались по воде вверх ногами.

Стемнело. Фотографировать стало невозможно. Мы продолжали идти по тропинке. Маня завела разговор о том, есть ли смысл писать такую картину. Как только она увидела это, ей немедленно захотелось нарисовать ее, но вместо этого она достала фотоаппарат.

— А что если налить воды в огромный таз, — размышляет вслух Маня, — сесть в него и рисовать свое отражение? Нет, не выйдет. Любое колебание уничтожает зеркальность.

Наступила тьма, бледный месяц прятался за облака. Сворачивать назад? Нет, мы идем вперед! Наконец-то справа появилось несколько домиков. К ним вела тропинка, которая постепенно перешла в дорогу. Сонный хутор. Ни души. Миновав его, мы пошли дальше. Минут через пятнадцать — еще одна деревня, но тут уже горел свет в некоторых окнах, и даже пивная была открыта. В ней никого не было, кроме хозяйки. Пиво мы пить не стали, взяли чай и чипсы. Главное, здесь можно узнать, как добраться до Терезина. Хозяйка взмахнула руками. А как добраться до моста? Еще десять километров, но тогда мы окажемся совсем в другой стороне. Поразмыслив, хозяйка сказала, что дорога есть, но в темноте ее не найти. С этими словами она вывела нас из пивной и показала рукой направление.

Мы пошли. Ни зги не видать. Вдалеке какое-то шоссе, судя по звуку. Мы шли долго, но вышли не к шоссе, а к другой деревне. Оттуда — на проселочную дорогу, которая вывела на шоссе.

— А это не наш ли терезинский костел? — указала Маня на светящееся что-то.

— Сомнительно — у него острый шпиль.

— Шпиль отсюда не виден, а свет яркий. Пошли туда.

Пошли. В темноте невозможно понять расстояние от точки до точки. Мы шли долго, пока наконец не стало ясно, что это и есть наш костел. Как мы обрадовались, когда увидели стену крепости! Мы в Терезине!

Я рассказала Мане, как в ноябре сорок третьего всех жителей гетто повели в Богушовскую котловину на пересчет, как они стояли там под дождем двенадцать часов, никто не знал, убьют их там или будут держать всю ночь под конвоем. И какое же это было счастье, когда поздно вечером шеренги заключенных повели обратно в гетто. Люди бегом бежали в свою тюрьму.

И мы с Маней бежали.

Дома мы еще долго не могли прийти в себя. Маня что-то писала в альбом, а я села за компьютер.

«Поставьте кипятить воду, наблюдайте внимательно за процессом. Лучше всего он виден в прозрачном сосуде. Если такого нет, смотрите в кастрюлю сверху, встаньте на стул, что ли. Чайник рисовать не надо.

Возьмите черную бумагу и белую пастель.

1. Попробуйте передать сначала крайние состояния — начальное (спокойная вода) и конечное (бурная вода).

2. Попробуйте передать промежуточное состояние (момент перехода)».

Наутро я плавала в водах, которые ночью, уложив детей спать, развели на бумаге мои ученицы.

«Что ни день, то новое открытие. Впервые в жизни кипятила воду в прозрачной посуде на электрической плите — зрелище неописуемое и почти ненарисуемое».

«Ощущение от процесса было совершенно неожиданным. Спокойная вода не давалась, и я решила ее бросить и вскипятить. С закипающей водой все было просто и понятно: сначала дно покрылось блестящими серыми семечками размером чуть больше маковых, а потом семечки раскрылись, и в каждом оказалась белая серединка и пушистый белый ободок; некоторые, самые пушистые, потом поднимались на поверхность… А потом вода закипела. И я увидела в ковшике… те упражнения, которые мы рисовали здесь всю неделю. Там были и круги, и пунктирные звуки, и танцы, и пятна и линии. И все это двигалось с бешеной скоростью, мешалось между собой и не давалось в руки… Не знаю, насколько мне удалось передать то, что там, у меня в ковшике, творилось, — я выложила самую удачную, на мой взгляд, из попыток. А самая неудачная подарила мне… спокойную воду. Когда я рисовала очередной круг, у меня слетела рука, мне стало жалко бумаги (которой испорчено к тому моменту было изрядно) — и я принялась стирать нарисованное ладонью. Пастель послушалась — неудачный кипяток превратился в спокойную воду, которая меня наконец устроила.