Эйми Уоллес - Ученица мага. Моя жизнь с Карлосом Кастанедой

Она забеспокоилась из-за моего отказа вступать в общество:

— А вы звонили по телефону доверия для самоубийц? — Я ответственна за смерть одного человека. Я… Я убила того, кого люблю.

— О! — мягко сказала она. Она казалась пораженной. — Мне так жаль. Пожалуйста, подумайте о том, чтобы поговорить с кем-нибудь еще, посоветоваться… У меня есть несколько номеров телефонов.

— Спасибо, у меня есть врач. Не могли бы вы прислать мне форму заявления? Я хочу попробовать.

Сочувствуя, она дала мне информацию. Я была безучастна, но неожиданное тепло незнакомого человека тронуло меня.

Потом я позвонила Флоринде. Она была разгневана:

— Ты думаешь, что можешь привлечь наше внимание? Ты думаешь, нам интересно, жива ты или мертва? Эйми, нам не только насрать, но мы этого даже не заметим. Ты что же думаешь, нас интересует, что такая деточка, как ты, сделает, чтобы привлечь внимание к себе? И это все, что ты можешь попытаться сделать? Ну конечно… Хорошо, позволь мне сообщить тебе — на нас это не подействует.

Я позвонила Тайше. Та саркастически засмеялась:

— О! Многие пытались! — и повесила трубку.

Я позвонила Муни, спросив, может ли самоубийство быть выбором воина. Она ответила:

— Ну, имеются два вида самоубийства. Один вид — самоубийство воина, когда он готов встать перед лицом смерти. Другой — самоубийство «бедного дитяти» — это, как я полагаю, происходит сейчас с тобой.

Годы спустя я рассказала Муни, как близка была к самоубийству, и что мысль о том мгновении на краю утеса все еще пугает меня. Она махнула рукой: «Он нас всех обвинял в попытке убить его, отравить. Невелико дело, такое бывало с каждым».

Несмотря на это беспечное замечание, момент, когда я близко подошла к самоуничтожению, до сих пор стоит передо мной столь же ярко, как если бы это было вчера. Каждый раз, когда я думаю об этом, дрожь пробегает по телу— как близко к нему я подошла! Один шаг! Это я наложила на себя епитимью за то, что чуть не убила бога или кого-то вроде него — так по крайней мере я тогда думала.

Я искала малейший проблеск в потемках души. Слова Флоринды «мы даже не заметим, нам нет никакого дела, убьешь ты себя или нет»… Эти слова относились не ко мне. Инстинктивно я знала, что Флоринда была не права относительно моих мотивов самоубийства, — уже в третий раз я увидела, что она ошибается (сначала — когда она подвергала сомнению искренность моей любви к Карлосу, потом — случай с моими фотографиями «ню»), и это пробило мощную брешь в броне моей преданности. Но я не сосредоточивалась на этом. Конечно, были самоубийства по причине желания наказать или получить внимание, — Флоринда, должно быть, почерпнула свою логику из учебников по психологии для средней школы. Но есть и другие виды мотиваций. Мое побуждение заключалось в том, чтобы прекратить боль.

Вступая в мир магов, я плыла по течению. Успешная продажа моей первой книги поддерживала меня на плаву, но мой дружок несколько лет назад предал меня, оставил, уйдя к другой, именно тогда, когда умирал отец. Я позвонила ему по телефону-автомату из больницы, чтобы сказать, что отец умрет через несколько часов.

Он ответил: «Я не могу говорить с тобой сейчас, я не один, со мной…» Я рухнула в коридоре больницы. Мой брат поднял меня, и мы возвратились в палату, чтобы быть с отцом до конца, шепча ему о нашей любви и моля, чтобы он услышал нас сквозь кому. Когда мой «бывший» увидел некрологи на первых страницах газет, он заполнил автоответчик сообщениями, в которых твердил одно и то же: «Я и не предполагал, что он действительно умирал ».

Моя мать была в ужасной форме, и нам с братом приходилось принимать новые трудные решения. Я задумала вторую книгу, но желания писать не было. Причиной моей депрессии была смерть отца.

Состояние матери ухудшалось; она свалилась от болезни после серьезного удара и постепенно слабела.

Я не могла собрать разбитые части вместе. Даже то, как я просыпаюсь утром, было неправильно — я ненавидела само пробуждение, — хотя ела здоровую пищу, фанатично делала зарядку и совершала «правильные» поступки. Депрессия не проходила, я начинала принимать прозак и была рада хотя бы небольшому облегчению.

Поэтому когда Флоринда представила свой упрощенный анализ моего суицидального поведения, ей было одинаково безразлична то ли я волком выла от своих сомнений, то ли «трудная магическая любовь» заставила меня блефовать. Она была не права, я не хотела ничьей жалости, я хотела уйти. Я хотела уйти намного раньше, чем появился Карлос, чтобы заманить меня. Я хотела уйти от боли — вездесущей, непрекращающейся боли.

Я возобновила прием прозака, но принимала меньше, чем было прописано, потому решила собирать различные пилюли на случай самоубийства. На некоторое время это заставило меня почувствовать себя в безопасности. Сейчас я уже знаю, что этот способ временного успокоения совсем не нов.

Много людей так никогда и не совершают попытку суицида, успокаиваются, зная, что у них есть свой собственный план.

На тот момент я выбрала жизнь, какой бы суровой она ни была, — я должна была с этим что-то делать. Моей целью был Карлос — я хотела правды о том, что он делал. Друзья предположили, что он был типичным «латиносом», ловеласом, мачо , которому нужны победы, чтобы чувствовать себя в безопасности. Эго было его проблемой, усугубившейся манией величия.

Я не слушала эти доводы. Я продолжала безоговорочно верить ему, убежденная в том, что он просто хотел научить, инициировал меня. Его «кровь была на моих руках», и возможно, он умирал от моего яда. Я считала, что подвергла опасности жизнь всемирного спасителя. Никакой друг, никакой врач не могли достучаться до меня. Только в том случае, если обнаружится, что он сердцеед, мои глаза откроются, и это поможет мне начать медленный, суровый путь выздоровления.

А если я не смогу опомниться, то у меня был свой план простого решения: взять таблеток и алкоголя и погрузиться в сон в снегу — в этом туннеле к нежному забвению. В нужных случаях, как всегда, под рукой был Шекспир: «Ни мак, ни мандрагора, ни все снотворные сиропы мира не отнесут тебя назад, в тот сладкий сон, что был вчера» — в тот день, когда мой отец смеялся и выбивал пепел из ужасно пахнущей трубки; в тот день, когда Карлос держал меня на коленях и плакал, оттого что прежде никогда не чувствовал такой привязанности к кому-либо; в тот день, когда мы в Мексике держались за руки и затаив дыхание следили за воладорес , поднимающихся по шесту в бесконечность; в тот день, когда Флоринда совала шоколад мне в рот и говорила: «Я здесь, теперь я — твоя мамочка, хорошая мамочка, которая никогда не откажется от тебя».