Джеральд Мартин - Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

После затянувшегося пребывания в Испании Гарсиа Маркес отправился на Кубу, чтобы отпраздновать вместе с Фиделем Кастро его семидесятилетие. Этот визит был столь же грустным, как и встреча с Фелипе Гонсалесом. Фидель не думал об отставке, но пребывал в необычайно задумчивом настроении. Он всегда жил будущим и, чтобы добраться туда, каждую минуту завоевывал настоящее, но теперь в кои-то веки он думал о прошлом, о своем собственном прошлом. Кастро сказал, что не хочет устраивать какое-то особое торжество, но Габо заявил, что они с Мерседес все равно приедут на Кубу. Отметить свое семидесятилетие непосредственно в день рождения, 13 августа, Фидель не мог (у него было много работы), но, раз уж супруги Гарсиа Барча были в Гаване, вечером он явился к ним домой и получил в подарок новый словарь, изданный Колумбийским лингвистическим институтом. Потом, спустя две недели, Фидель преподнес им свой сюрприз: повез Габо с Мерседес, а также нескольких близких соратников, журналиста и фотографа в Биран, крошечный городок, где он родился, — «в свое прошлое, в свои воспоминания, в местечко, где он научился говорить, стрелять, выращивать боевых петухов, рыбачить, боксировать, где он получил образование — и сформировался как личность, где он не был с 1969 г. и где, впервые в жизни, навестил могилы родителей, возложил на них цветы, отдал дань памяти отцу и матери — чего до сей поры он не мог сделать». Фидель показал гостям родной городок, привел их в свою старую школу (посидел за своей партой), вспомнил, каким он был мальчишкой («Я был ковбой похлеще Рейгана. Ведь Рейган был киношный ковбой, а я — настоящий»), рассказал про отца с матерью — какие они были по характеру, какие у них были странности, а потом, удовлетворенный, заявил: «Я не смешиваю мечты с реальностью. Мои воспоминания лишены фантазий» [1257]. Гарсиа Маркесу, с недавнего времени начавшему писать мемуары, — в частности, он как раз работал над главой, где описывал, как четверть века назад ездил с матерью в городок, где родился, — эта поездка дала много пищи для размышлений.

По возвращении в Картахену в сентябре он некоторое время жил в своем новом доме. Теперь уже ни для кого не было секретом, что там он не чувствовал себя как дома — и не только из-за стоящего напротив отеля «Санта-Клара»: просто ему с Мерседес было там неуютно, им не нравилось это место. Аргентинский журналист Родольфо Брасели, бравший интервью у Марухи Пачон, в котором он расспрашивал ее о событиях 1990–1991 гг. и интересовался ее мнением по поводу достоверности повествования «Известия о похищении», вышел через нее на Гарсиа Маркеса. Тот был раздражен, но обходителен и согласился побеседовать с ним. Правда, в последнее время писатель в разговоре с журналистами все чаще философствовал с задумчивым видом, вел себя как солдат, предчувствующий опасность и потому немного растерянный. Его интервью были интересны и информативны, даже представляли собой своеобразный анализ, но были посвящены не какой-то одной актуальной задаче, исключающей все остальные, как это бывало раньше [1258]. Он снова упомянул, что начинает многое забывать, особенно номера телефонов, хотя у него всегда была «профессиональная память». Теперь мать порой спрашивает его: «И чей же ты сын?» А в другие дни память к ней почти полностью возвращается, и тогда он начинает пытать ее о своем детстве [1259]. «И теперь выясняется много нового, ибо она уже ничего не скрывает — позабыла про свои предрассудки».

Гарсиа Маркес сказал Брасели, что многим его друзьям исполняется семьдесят лет, и для него это неожиданность. «Я никогда не спрашивал, сколько им лет». Какие чувства вызывает у него смерть? «Ярость». Пока ему не исполнилось шестьдесят, он никогда серьезно не думал о смерти. «Помнится, однажды ночью я читал какую-то книгу, и вдруг мне пришло в голову: черт, и со мной так будет, это неизбежно. У меня никогда не было времени на то, чтоб задуматься об этом. И вдруг — бах! — черт, никуда ж от этого не деться. Меня аж дрожь пробрала… Шестьдесят лет полнейшей безответственности. И я, чтобы решить эту проблему, стал убивать своих персонажей». Смерть, сказал он, — это как будто выключили свет. Или тебе сделали наркоз.

Совершенно очевидно, что Гарсиа Маркес пребывал в задумчивом расположении духа, размышлял над собственной жизнью, хотя эта тенденция уже начала проявляться, когда он расстался с Alternativa и стал вести еженедельную рубрику в газетах El Espectador и El País. Несмотря на то, что он уничтожил почти все письменные свидетельства своей частной жизни и даже профессиональной литературной деятельности, он все настойчивее размышлял о двух аспектах своей работы. Первый: как и когда, технические приемы и выбор времени. Маркес сознавал, что он виртуоз в своем деле и что не всякий способен рассказывать истории так, как это делает он или Хемингуэй. Поэтому появились его «мастерские» по созданию сценариев в Гаване и Мехико, а теперь еще и его журналистские «мастерские» в Мадриде и Картахене. И в тех и в других учили искусству создания рассказа: как отразить реальность в повествовании, как разложить повествование на составляющие, как рассказать историю так, чтобы каждая деталь логически приводила к другой, и как композиционно выстроить сюжет таким образом, чтобы книга или фильм до самого конца владели вниманием читателя или зрителя. Второе: что и почему. Из-за чувства «стыда и смущения» Гарсиа Маркес питал отвращение к проявлениям эмоций или самоанализу. Однако вот уже несколько лет его все больше интересовало, каким образом реальные события и впечатления подвергались переработке с учетом литературно-эстетических целей и трансформировались в художественные произведения на разных этапах его творчества. Отчасти это объясняется тем, что он хотел защитить свою версию описанных событий, чтобы никто другой не мог предложить свой вариант, не соответствующий его собственным интерпретациям. Тридцать лет он контролировал формирование собственного имиджа, а теперь хотел отстоять и свое видение истории.

В октябре Гарсиа Маркес отправился в город Пасадену (штат Калифорния) на 52-ю ассамблею Межамериканской ассоциации прессы (SIP), в которой участвовали владельцы двухсот газет, лауреаты Нобелевской премии мира из Центральной Америки Ригоберта Менчу и Оскар Ариас, а также Генри Киссинджер. Новым президентом ассоциации был избран владелец El Espectador Луис Габриэль Кано; было решено, что следующая ассамблея будет проводиться в Гвадалахаре. Гарсиа Маркес, стремившийся разрекламировать свой журналистский фонд, выступил с программной речью, в которой заявил, что «журналисты заблудились в лабиринте современных технологий»: командная работа недооценивается, конкурентная борьба за сенсации серьезно отражается на профессиональном отношении к подаче материала. Внимания требуют три ключевые области: «Приоритет нужно отдавать таланту и призванию; журналистские расследования не следует расценивать как особый вид деятельности, потому что любая форма журналистики подразумевает изучение и исследование рассматриваемых вопросов; этика должна быть неотъемлемой частью работы журналиста, как жужжание неотъемлемо от мухи» [1260]. (Последняя фраза станет кредо его журналистского фонда. Девиз будет звучать так: «Просто быть лучшим — мало; нужно, чтобы тебя считали лучшим». Очень по-маркесовски.) В своей речи Гарсиа Маркес говорил — на это была направлена и деятельность его нового фонда — о повышении профессионального уровня и моральной ответственности журналистов, в то время как в 1970-х гг. он затронул бы в первую очередь вопрос принадлежности изданий тем или иным владельцам. Но теперь он вращался в другом мире. Пожалуй, только он один и мог бы попытаться, не навлекая на себя критику, жить по двойным стандартам: с одной стороны, обсуждая проблемы буржуазной прессы в формально демократических странах, с другой — поддерживая единственную страну в полушарии, Кубу, где никогда не было и не будет свободной прессы, пока у власти находится Кастро. Статьи Гарсиа Маркеса, публиковавшиеся одновременно во многих газетах, регулярно перепечатывали и гаванские издания — Granma и Juventud Rebelde. Но вести двойную жизнь в эпоху, когда уже больше нельзя было использовать в качестве оправдания ориентиры на социализм и необходимость построения социалистической экономики, было гораздо труднее. К тому же, если б он по-прежнему публично отстаивал идеи социализма или просто хотел бы их отстаивать, тогда он не смог бы дружить с магнатами — одним из его крупнейших спонсоров был Лоренсо Самбрано, цементный король из Монтеррея, — и убеждать их раскошеливаться на его проекты.