Джеральд Мартин - Габриэль Гарсиа Маркес. Биография

В целом у Маркеса осталось благоприятное впечатление о Советском Союзе. Теперь много лет спустя, мы можем сказать, что он примерно так же, с симпатией и сочувствием, отнесся к ситуации на Кубе в 1970-х гг. Но он не делал попытки умолчать о негативных явлениях, которые увидел. На обратном пути с Плинио Мендосой и все еще вместе с Пабло Солано он посетил Сталинград (ныне Волгоград), по Волге доплыл до парадной арки Волго-Донского судоходного канала, где стояла гигантская статуя Сталина, с высоты своего положения самодовольно взиравшего на одно из величайших достижений страны. Оставив Плинио Мендосу в Киеве, Гарсиа Маркес отправился в Венгрию. Мендоса, которому пришлось на неделю задержаться в Брест-Литовске, потому что Солано слег с пневмонией, назад поехал через Польшу. Он был разочарован увиденным — «мы утратили невинность», позже скажет он, — и постепенно пришел к выводу, что коммунистические режимы обречены, ибо у них один и тот же регрессивный генетический код (хотя он попытается поверить еще раз — на Кубе — в 1959 г.). Но Гарсиа Маркес, не имевший ни буржуазного прошлого, которое он мог бы оплакивать, ни буржуазных вкусов, которые нужно культивировать, жаждал новых впечатлений. Ему удалось добиться того, чтобы его включили в приглашенную в Будапешт группу из восемнадцати иностранных писателей и обозревателей, в числе которых были два репортера — он сам и бельгиец Морис Майер.

Со дня вторжения советских войск в Венгрию в октябре 1956 г. не прошло и года. После подавления венгерского восстания в ноябре 1956 г. Янош Кадар сменил Имре Надя на посту главы правительства. К лету 1957 г. Венгрия вот уже десять месяцев была закрыта для иностранных граждан, и, по словам Гарсиа Маркеса, они были первой зарубежной делегацией, которой разрешили въехать в страну. Визит длился две недели. Венгерские власти разработали для них программу, так что у членов делегации не оставалось времени на гуляние по городу и свободное общение с венгерским народом. «Они всячески препятствовали тому, чтобы у нас сложилось некое определенное мнение о положении в стране» [579]На пятый день Гарсиа Маркес после обеда сбежал от своего сопровождающего и пошел в город один. Он скептически отнесся к сообщениям Запада о подавлении восстания 1956 г., но состояние городских зданий и информация, полученная от венгров, с которыми он познакомился, убедили его в том, что реальное число жертв со стороны венгров — 5000 погибших и 20 000 раненых, — вполне вероятно, даже превышало данные, которые называла западная пресса. В последующие вечера он общался с простыми венграми, среди которых были несколько проституток, домохозяйки и студенты, и был шокирован их цинизмом и отчужденностью. Дерзкое поведение Гарсиа Маркеса и его спутника Мориса Майера возымело неожиданный эффект: власти решили, что к иностранцам следует отнестись более серьезно. Их представили самому Кадару и включили в состав участников его поездки в город Уйпешт, расположенный в восьмидесяти милях от столицы [580], где лидер венгерского государства выступал перед народом. Тактика сработала — не в последний раз Гарсиа Маркес будет опьянен возможностью прямого доступа к людям, стоящим у власти. Он заявил, что Кадар по всем меркам простой рабочий, который «по воскресеньям ходит в зоопарк, чтобы покормить ананасами слонов»; скромный человек, неожиданно для самого себя оказавшийся у власти; у него нет чудовищных аппетитов, и ему пришлось делать выбор: либо поддержать ультраправых националистов, либо согласиться на оккупацию страны Советами, чтобы обеспечить Венгрии коммунистическое будущее, в которое он искренне верил [581].

Несомненно, Гарсиа Маркес обрадовался, что ему были представлены доводы, оправдывавшие угнетающую картину, которую он видел на улицах Венгрии. Проанализировав противоречия коммунистического режима и тот факт, что рабочих лишают права пользоваться плодами своего труда, он аргументированно доказал, что в минувшем году грабежа можно было бы вполне избежать: «Это был вопрос сдерживаемых аппетитов, которые здоровая коммунистическая партия могла бы направить в иное русло» [582]. Теперь, заключил он, Кадару нужно помочь выбраться из той ямы, в которой он оказался, но Запад заинтересован лишь в том, чтобы усугубить положение. И положение в стране действительно усугублялось: правительство вынудили ввести систему надзора, что имело «просто чудовищные» последствия.

Кадар не знает, что делать. С того момента, как он, взяв, так сказать в руки горячую картошку, поспешно обратился за помощью к советским войскам, ему, чтобы двигаться вперед, пришлось отречься от своих убеждений. Но обстоятельства тянули его назад. Он ввязался в кампанию против Надя, обвинив его в том, что тот продался Западу, ибо только так он мог оправдать захват власти. Но зарплаты он поднять не может, потребительских товаров в стране нет, экономика разрушена, соратники его — непроверенные или некомпетентные люди, народ не простит ему ввод советских войск, сам он чудеса творить не способен, но картошку при этом из рук выбросить тоже не может и не может выскользнуть в боковую дверь. Значит, приходится сажать людей в тюрьмы и вопреки собственным принципам поддерживать режим террора, который хуже предыдущего, против которого он боролся [583].

Как ни старался Гарсиа Маркес оправдать Кадара, сам он был глубоко потрясен и обескуражен. В начале сентября по возвращении в Париж из Будапешта он позвонил Плинио Мендосе прямо перед тем, как тот вернулся в Каракас. Несмотря на все свои усилия написать позитивный репортаж о своем пребывании в Венгрии, в разговоре с другом он воскликнул: «Все виденное нами до сего момента — ничто по сравнению с Венгрией [584]. Конечно, ту свою поездку какое-то время он держал в тайне. В середине декабря Маркес сообщил матери в Картахену, что „венесуэльский журнал финансировал длительную поездку“, однако он умолчал о том, куда он ездил [585].»

Из той длительной поездки Гарсиа Маркес вернулся в Париж без денег остановиться ему тоже было негде. «После того как я провел в поезде пятьдесят один час, в карманах у меня остался один лишь телефонный жетон. Впустую тратить я его не хотел, а было еще слишком рано, поэтому я дождался девяти утра и позвонил другу. „Жди там“, — сказал он, а потом привез меня в chamber de bonne, которую он снимал в Нёйи, и поселил меня в той комнатушке. Там я опять сел писать „Недобрый час“» [586]. Но сначала, с конца сентября по конец октября 1957 г., в той комнате горничной в Париже Гарсиа Маркес описывал свои впечатления о последней поездке, плавно вплетая в повествование впечатления о Польше и Чехословакии, полученные во время посещения этих стран в 1955 г. В результате получилась большая серия статей, которые в итоге будут изданы под названием «90 дней за железным занавесом» («De viaje por los países socialistas») в 1959 г., хотя свои впечатления об СССР и Венгрии он сразу же передал на публикацию в Momento через Плинио Мендосу [587]. В этом материале, вышедшем из-под пера благожелательно настроенного обозревателя, замечательно зафиксирован определенный исторический момент и дана объективная критика слабостей советской системы [588]. Свои очерки Маркес отправил своему наставнику Эдуардо Саламеа Борде (Улиссу), чтобы тот напечатал их в El Independiente, где последний теперь работал помощником редактора. Кто знает, какие чувства владели старым леваком, когда тот, прочитав статьи, убрал их в свой шкаф, где Гарсиа Маркес через два года найдет их и сумеет наконец-то опубликовать в еженедельном журнале Cromos [589].