Юрий Зобнин - Николай Гумилев

Точно так же описание буйной «дневной» жизни Судана сменяется (в первом варианте стихотворения) описанием «вечернего» покоя:

В творчестве Гумилева «бурная» природа является отражением человеческих страстей, «тихая» — напоминанием о рае; в стихийном возмущении человек созерцает собственный грех, в природном покое — благость Творца. Так образы мощных деревьев вызывают у лирического героя Гумилева размышления о «величье совершенной жизни»:

Деревья оказываются родственными не нынешней земле, облеченной в «нищенские одежды» греха, а той самой «звезде, огнем пронизанной насквозь», о которой мечтал и которую никак не мог представить герой «Природы». Мы уже знаем, что таковой была земля до грехопадения Адама, земля рая , пронизанная Святым Духом, огненная. «Величьем совершенной жизни», таким образом, оказываете я райский покой , присущий ныне отчасти только самым могучим деревьям, как бы сохраняющим незыблемое, статичное положение среди общего стихийного треволнения окружающего их мироздания (Гумилев называет дуб, пальму, вяз, сикомору). Созерцание деревьев вызывает у лирического героя желание, которое в святоотеческих творениях называется «беганьеммира», т. е. «устранение от мирских дел» (преподобный Исаак Сирин), а также желание «безмолвия»:

И «беганье мира», и «безмолвие» — аскетические упражнения, ведущие христианина к устроению жизни на основаниях, приближающихся к райскому бытию, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная »; «натурфилософское» созерцание дает наглядный урок духовных добродетелей. Именно эта «позитивная» сторона православной «натурфилософии» давала Гумилеву повод «не печалиться», видя в природе «сфинкса без загадки»:

«Природа» не имеет своих собственных «слов», которыми она могла бы поведать человеку некие «новые» истины, отличные от тех, которые он усваивает в Священном Писании и Предании. Но при этом природа является воплощением Первоначальных Слов, произнесенных «в начале» Творцом. И в таковом качестве она действительно является «залогом бессмертия для смертных», ибо «читая» этот «текст», человек лично утверждается в бытии и благости его Автора. «Вся земля, исполненная славы Господа Саваофа […] поведает носимую на себе славу человеку, который один только на земле может понимать ее хвалебные вещания. Таким образом, человек составляет живую связь между небом и землей, между творцом и тварью. Чрез его сознание и свободу приносится к Творцу бессознательное славословие земных тварей. Созерцая совершенства Божии в природе, сознавая еще высшие совершенства в своем собственном существе, раскрывая в себе образ Божий стремлением и уподоблением Первообразу, восполняясь богоподобными совершенствами, человек сознательно и свободно прославляет Господа и таким образом […] возносит славословие и свое и всех подчиненных ему тварей великому Творцу вселенной» (Премудрость и благость Божия. Пг., 1918. С. 75–76; цит. по: Протоиерей Аиверий Воронов. Догматическое богословие. М., 1994. С. 18).

О «словесном священнодействии», доступном лишь человеку, созерцающему литургийную «партитуру» тварного природного бытия, Гумилев рассказывает в своей сказке-притче о «Драконе», перетолковывая в духе христианской натурфилософии модную в то время в декадентских литературных кругах оккультную легенду о «видении» Гермеса Трисмегиста, мифического «величайшего мудреца Египта», который дал основы «высшегознания» последующим «тайныммистическим учениям» всех времен и народов. В компилятивном изложении она выглядит так: «Гермес, бродя однажды по пустынному и горному месту, предался медитациям и молитвам. Следуя секретным инструкциям Храма, он постепенно освободил свое высшее сознание от бремени телесных чувств, и освобожденная таким образом его душа открылась таинствам трансцидентальных сфер. Он узрил фигуру, страшную и ужасающую. Это был Великий Дракон, с крыльями, закрывающими все небо, изрыгавший во всех направлениях огонь (Мистерии учат, что Универсальная Жизнь персонифицирована в виде дракона). Великий Дракон воззвал к Гермесу и спросил его, зачем он размышляет о Мировой Мистерии. Потрясенный увиденным, Гермес простерся перед Драконом, умоляя раскрыть его подлинное имя. Огромное создание ответило, что его имя Помандрес, Ум Вселенной, Творческий Разум и Абсолютный Повелитель всего. […] Гермес умолил Помандреса раскрыть природу Вселенной и суть богов. Дракон неохотно согласился, взяв с Трисмегиста слово хранить в уме его образ» (Холл М. П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцерской герметической философии. Новосибирск, 1993. С. 115).

Эта легенда была создана в эпоху позднего эллинизма в III в. по Р. Х. и активно использовалась затем в масонских ложах XVII–XIX вв. при создании разнообразных «секретных герметических документов», самым известным из которых является знаменитая «Изумрудная скрижаль» (см.: Энциклопедический словарь. Т. XIII/ Изд. Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Б.г. Стб. 293–296; Мифологический словарь. М., 1991. С. 151). Скажем мимоходом, что это желание Гумилева говорить с современниками на языке современной ему литературы, насквозь пронизанной оккультной образностью, спровоцировало многих почтенных исследователей на поиски «оккультных начал» в миросозерцании поэта, т. е. коль скоро речь идет о «классическом» Гумилеве, на занятие безнадежное : оккультную символику Гумилев просто использовал для создания назидательных «христианских сказок» (как это чуть позже, сделает и Джон Р. Р. Толкин).