Владимир Ерохин - Вожделенное отечество

Любимым героем Марии Моисеевны был Алексей Стаханов — рабочий-энтузиаст, все время перевыполнявший план.

— Вот так же и ты, — наставляла она лентяев. — Задали тебе, допустим, четыре упражнения — а ты выучи шесть!

Ей очень нравились Ван Клиберн и Хрущёв.

Большой палец левой руки, нагло выпиравший из-под скрипичного грифа, учительница сравнивала с Гитлером.

Волосы она укладывала короной, по моде того времени.

Их-за детских, очень ранних табу я стеснялся проситься в уборную, предпочитая терпеть и скрывать столь низменные побуждения плоти. Я трепетал перед музой музыки, чей ястребиный профиль был откровенно неземным. И сознаться в том, что мне хочется пи-пи, я отказался бы даже под дулом пистолета.

Легко проникнув в смысл моих мучительных топтаний, богиня молча отобрала у меня смычок и скрипку, положила их на рояль, взяла меня за руку и решительно повлекла в конец полутёмного коридора, где за витой чугунной лестницей таился эзотерический учительский туалет.

Как ангел, я вспорхнул в её руках, став над мраморной бездной, а цепкие пальцы скрипачки уже пришли на помощь изнемогающему стражу горьких вод, избавляя от мук и стыда смертного.

Всякая трава на земле имеет свою звезду, а народы — архангелов на небесах.

Духовный человек должен вспомнить все, что с ним происходило, установить непрерывность, неразрывность сознания.

Я ощутил диктат свободы — как боль невыплеснутых слов-снов. И понял, что литература — дело Божие, когда нет других резонов заниматься литературой.

Нужна артикуляция, выговаривание как поступок и твердыня. Несказанное грешит небытием.

Язык влияет на характер. Израильтяне, возродив иврит, забыли идиш, и самый образ ашкеназийского еврея стал исчезать из памяти.

Мы лепим воздушные замки — словом. Рисунок — контур, очерчивание, оглаживание, ощупывание. Означение словом — мозаика гласных и согласных звуков: неслиянно, членораздельно. Отсюда — возможность литерной кассы и клавиатуры. Но буква-звук — это иероглиф, аббревиатура, свёрнутый в зерно смысл. Причём здесь происходит двойная работа: кодирование и раскодирование смыслов. Смысл в чистом виде является изнутри. И это — "простое, как мычание".

Если вы хотите, чтобы ваше имя было окутано легендами, оставайтесь в России. Страна загадок, туманов, тайн, неясностей и намёков, запретов и бесчинств, самодурства и бунта. Тут нет середины, но сердцевина — есть. Её и называют — краем, хоть краёв и не увидать.

Я знаю, как тяжела и опасна власть земли. В земле мы начинаем гнить либо прорастать.

Россия — как водка: горька, в больших дозах смертельна — и притягательна.

Здесь столько пространства, что время уже не имеет значения.

Все смыслы сгущаются в острие, сердцевину личности — как жертвоприношение Авраама и жертва Иисуса Христа. Как слово "царь" — острое и блистающее, напоминающее кетер — корону (венец).

Выбирая между Богом и раем, русский человек выберет Бога.

Рильке считал, что Бог — это страна. И что Россия граничит с Богом.

Часто путают рай (эдем) и Царство Небесное. У мусульман, кажется, есть представление о посмертном рае как о саде. Евреи о загробном мире знают, но молчат.

Евангельские притчи и сюжеты Библии, все эти имена и характеры — имена в той же мере, как и все слова, понятия, которыми мы пользуемся. Слово — мост между Богом и человеком. И между людьми. И отсюда — высота предназначения поэзии.

Музыка передаёт несказанные глаголы. Живопись открывает язык пространств.

Корона — это свёрнутый огонь.

Легенда о Мефистофеле возникла из чувства симметрии — сатана воплотившийся. Такой же загадкой является фигура антихриста (у Христа и антихриста — одно лицо).

Наша жизнь напоминает мне молитву, написанную от руки поверх сборника похабных частушек. Страшна неограниченная власть царя. Но попробуй её ограничь: начинается анархия, произвол, всевластие бояр или бесчинство черни.

Бог может не вернуться никогда. И покаяние здесь мало помогает. Есть только надежда на примирение после смерти.

— Молчат.

— Потому что много знают.

(Рыбак развесил сети у себя во дворе. Его спросили, кого он ловит. Он ответил, что летучих рыбок.)

...Как луч осциллографа, смысл описывал поверхность бытия, драматизируя рельефы и оступаясь во впадины, сам будучи иным — иной природы. Но в этом считывании, сглаживании, ощупывании реалий была любовь и было оправдание добра. Закодированное уходило в иное бытие, как книжная посылка в Магадан, как в строчку впивается нота — тень тона.

Вспоминая известного человека, мы чаще всего задаёмся вопросом: каково его влияние? Каково и на кого?

Священник Сергий Желудковучил меня церковному пению.

Помню храм Иоанна Воина на Якиманке (регентом там была жена A.M. Пятигорского Татьяна), где отец Сергий показал мне басовую партию. (До этого я пел её совершенно неправильно — ошибка многих дилетантов: строил терцию там, где нужна квинта.)

Потом я взял плохонький магнитофон и отправился на его тайную квартиру на окраине Москвы.

Отец Сергий начал с антифонов:

— Народ должен припевы петь.

(В его "Литургических заметках": "Верующему на службе нечего делать ".)

— "Даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит"... Псалмы Давида. Он ближе всех нам.

Саркастически исполнял, как объект уничтожительной критики, ныне очень распространённый "придворный" распев-скороговорку: "Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи, яко сподобил еси нас причаститися..." (В интерпретации отца Сергия: "Ах, как нам все это надоело! Скоро домой пойдём... ")

Он стремился вернуть православной службе её духовную мощь и красоту.

Показывал малоизвестные в Москве новгородские распевы.

Отец Сергий держался с необыкновенным, почтительным и нежным, деликатным и твёрдым достоинством, поколебать которое было страшно — как спугнуть птицу.

Отца Сергия Желудкова очень любил и чтил отец Александр Мень. Называл его леворадикальным православным богословом.

— "Исполним вечернюю молитву нашу Господеви..." — (просительная ектенья) — на молящихся хорошо действует. Он начал забывать прошения.

Отец Сергий был запрещён в служении. Возможно, ему повредило то, что он запротоколировал чудо исцеления на могиле Ксении Петербургской. (Опыт Ксении Петербургской показал, что душа — переменная величина.) И ещё вскользь упомянул, что наотрез отказался давать властям какие-то показания.

Он всегда спрашивал, как-то очень по-детски: — Кто там?

Отец Сергий был совершенно нищий и ходил весь оборванный. Раз в неделю, в определённый день и час, по уговору со старшим братом, жившим в Ленинграде, он приходил у себя во Пскове на переговорный пункт, набирал номер без монеты и, услышав ответ, вешал трубку. Так они давали друг другу знак, что живы ещё.