Марианна Колосова - Вспомнить, нельзя забыть

О подвигах поют века…
В борьбе за Русь, Господь с тобою!
Благословляю взмах клинка,
В твоей руке, зовущей к бою!

Перешел через границу…
Он среди врагов,
Смотрит им спокойно в лица,
Ко всему готов.

Впереди конец фатальный,
Отступленья нет.
Свято должен нелегальный
Выполнить обет!

Брови сдвинуты угрюмо,
Бледный лоб упрям.
И ведут ночные думы
Счет опасным дням.

Он погибнет? Ну и что же?
Цепи не порвать…
Много их! Помилуй, Боже!
Рыцарскую рать!

Нынче не взошли мои посевы,
Завтра буду проще и сильней.
Только многим чужды перепевы
Динамитной лирики моей…

Злая гарь порохового дыма
Мне милее аромата роз!
Вот поэтому проходят мимо,
Мимо мною вспаханных полос.

Ждут освобожденья миллионы
Русских угнетаемых людей!
Вот о чем стальные перезвоны
Динамитной лирики моей…

Там родного мучают в Нарыме,
Близкого пытают в Соловках…
Днем и ночью мыслями я с ними,
Разделяю их тоску и страх.

Кольцами серебряной кольчуги
Спаяны стремленья наших дней.
Я не изменю моей подруге —
Динамитной лирике моей!

Сижу, облокотясь на шаткий стол,
И слушаю рассказ неторопливый:
Про Петропавловск, про Тобол…
И чудятся разметанные гривы
Во тьме несущихся коней.
Я вижу берег синей Ангары,
Где рыцарскою кровью Адмирала
На склоне каменной горы —
Россия отреченье начертала
От прошлых незабвенных дней.
Потом глухие улицы Читы…
И в мареве кровавого тумана
Сверкают золотом погоны и кресты
У офицеров ставки Атамана.
И смерть с серебряной косой…
На волнах дней кипели гребни пены!
А вот они, Даурские Казармы,
Где за намек малейший на измену —
Расстреливали по приказу Командарма!
Чужим оказывался свой…
Владивосток… Но ослабели крылья,
И рушилась, пошатываясь, крепость…
У моря грань надрыва и бессилья…
И стала исторической нелепость!
И был убийственный откат.
И дальше слезные и бледные страницы:
Гензан… Гирин… Сумбурность Харбина.
Молчащие измученные лица.
Спокойствия! Забвения! Вина!
Возврата больше нет назад…
И проблесками в мрачной эпопее —
Упорство, жертвенность и героизм.
О них я рассказать здесь не успею.
Тебе, водитель сильных, Фанатизм,
Нужны нечеловеческие песни!
Прошли года
И чувствуем мы снова:
Близка эпоха крови и борьбы.
Из труб герольдов огненное слово!
Приказ Ее Величества Судьбы —
И Родина великая воскреснет!

В Иркутске, в сквере, около вокзала,
Я на скамье садовой ночевала,
Да не одну, а двадцать пять ночей…

Бежала я от предстоящей муки,
Фальшивый паспорт обжигал мне руки,
Глаза слепил блеск вражеских мечей.

А в Ангаре, в ее зеленых водах,
Сверкали слезы моего народа,
И берег окровавленный вздыхал…

И, взглядом утонув в зеленой мути,
Мечтала я о трепетной минуте,
Когда вскипит, грозя, девятый вал!

Но шли в остроконечных шлемах люди…
И я терялась… может быть, не будет?
Победа, как и солнце, далека…

И мне хотелось вместо дум о мести,
С моим народом гибнуть, гибнуть вместе —
За кровь, за вздох, за душу Колчака.

Я отыскала ту святую гору,
Где смерти в очи он взглянул спокойным взором,
Где муку принял он за свой народ…

В то час я верила: Россия будет снова,
Пусть только Унгерн скажет властно и сурово
Своим полкам призывное «Вперед!»

Об Унгерне ползли глухие слухи;
Но красный командарм, товарищ Блюхер,
Грозил в Чите железным кулаком!

Кругом в остроконечных шлемах люди.
И я средь них, с моей мечтой о чуде,
А рядом — синеглазый военком…

Слова Любви? Не слушаю, не надо!
Ведь между нами жуткая преграда —
За гибель Родины в душе пылает месть…

Но вот взмахнули крылья злого рока!
Рассеяны защитники Владивостока…
Последняя ошеломляющая весть…

Потом… все было тускло и бесцветно…
Все эти годы с верой беззаветной
Я чуда, только чуда — жду!

Не я одна, а все мы много весен
Зовем и молим, требуем и просим:
Когда? Не в этом ли году?

Я чувствую, что многие устали…
И будто бы кинжал дамасской стали
Пронзила душу мне тоска…

Ах, лучше бы нам всем на поле чести
Погибнуть бы тогда, с другими вместе —
За кровь, за вздох, за душу Колчака!

Эти годы закалили душу —
И не только мне, а очень многим.
В нас безверье веру не задушит,
В бездорожье нам ясны дороги.
Эти годы криками набата
Все еще в ушах звенят и стонут…
Сквозь изгнанье пронесли мы свято Русь, —
Как чудотворную икону.
В эти годы мы повсюду пели,
Только песни грустные такие:
— В комиссарском кожаном портфеле
Все еще лежит судьба России…

Встречаться мы не перестали,
Но ты чужой навеки мне…
Идешь? Один? В чужие дали,
К чужим богам, в чужой стране?

Тебя настигнет Немезида:
Вот жрец, от лжи и тайны пьян,
И покрывалами Изиды
Задрапированный обман!

А я не верю в «матерь мира»,
Чужие боги мне чужды.
Не сотворю себе кумира
Ни из любви, ни из вражды.

Что может быть святей и проще
Святых, родных, любимых мест,
Где над березовою рощей
Сверкает на часовне крест?

Тускнеют, блекнут все химеры
Перед сиянием креста.
Я не сменю отцовской веры,
Она, как жизнь и смерь, — проста.

Не «матерь мира», — Матерь Божья!
Не «покрывала», а Покров!
И к Ней, во мраке бездорожья,
К родной святыне — горький зов!

Клянемся гранитом традиций
и сумраком братских могил,
что мы не отступим с позиций
в глухой обывательский тыл!

И солнце не видит незрячий,
и песню не слышит глухой…
Победу и боль неудачи
разделим мы между собой.

Так было и будет. И вечно,
укрывшись за чьей-то спиной,
живет, улыбаясь беспечно,
незрячий, глухой и… чужой!

За нашей спиной распродажа…
Какое нам дело до них?
Нам сердце живое подскажет
правдивость путей боевых!