Жан Баронян - Бодлер

А буквально через день все пришли в ужас, прочитав начало первой статьи Бодлера:

«Когда добрейший Марат и чистоплотнейший Робеспьер требовали, один — триста тысяч голов, а другой — непрестанной работы гильотины, они лишь повиновались неотвратимой логике своей системы».

Скандал достиг своего предела, когда к Бодлеру в Шатору приехала довольно вульгарная актриса, которую он выдавал за свою жену и с которой постоянно ссорился…

Написав наспех несколько статей и поняв, что жизнь в провинции для него невыносима, Бодлер возвращается в Париж.

«Салю пюблик», «Трибюн насьональ», «Репрезантан де л'Эндр»: три газеты 1848 года, три разных мнения, три различных взгляда на французское общество.

Что же побуждает Бодлера менять свои убеждения и всего за несколько недель переходить из одного лагеря в другой?

В действительности одно весьма простое обстоятельство, заключавшееся в том, что у него никогда не было политических убеждений и не существовало никакой основы ни для какого убеждения. Более того, он полагал, что каждый человек имеет право отступиться, отказаться от одной идеи, дабы познать новое ощущение от служения впоследствии другой цели или даже противоположной. С его точки зрения, у всех людей есть право противоречить себе.

И в то же время Бодлер не обманывается: он знает, что в его упоении 22, 23 и 24 февраля было нечто романтическое, литературное, что-то от воспоминаний о прочитанном, в частности, о произведениях Жозефа Прудона, «Друге народа» Франсуа Распая и «Песне рабочих», «восхитительном крике боли и горечи» его друга Пьера Дюпона, опубликованной двумя годами раньше. Он знает, что в течение этих трех лихорадочных дней его друзья и сам он тешили себя утопиями, строили воздушные замки. И, наконец, он знает, что где-то в самой глубине его существа таится естественное удовольствие от разрушения.

Словом, его возмущение имело главной целью победить и уничтожить пошлость, заурядность, и он прекрасно сознает, что эта заурядность подтачивает, разрушает и народ, и буржуазию. Нет, полностью прогресс он не отвергает, но видит его лишь в отдельной личности. Того же мнения придерживался и Делакруа, когда заявлял: «Напрасно искал я истину в массах, я встречаю ее, если встречаю, только в отдельных личностях».

Это заставляет полагать, что, по мнению Бодлера, как и по мнению Делакруа, в противоположность руссоистскому учению, человек нехорош от природы…

Впрочем, триумфальное избрание 12 декабря Луи Наполеона Бонапарта президентом окончательно деполитизировало Бодлера. Морально, интеллектуально и физически. Он не пошел голосовать, не оказал поддержку принцу, в противоположность семидесяти процентам избирателей, в большинстве своем монархистов и католиков. И ему было все равно, что Париж отныне стал орлеанистским.

Друзьям, которые его спрашивали, он отвечал, что если бы голосовал, то голосовал бы только за себя. Не исключено, что будущее, сказал он им, принадлежит «людям деклассированным».

После своего журналистского опыта, который ни к чему не привел, Бодлер пребывает в растерянности. Он записывает кое-какие разрозненные мысли, правит некоторые накопившиеся стихи, набрасывает рисунки, снова думает о том, чтобы взяться за написание романов, названия которых — довольно броские — заносит в блокноты, наивно полагая, что однажды они смогут обеспечить ему целое состояние: «Преступление в коллеже», «Чудовища», «Лесбиянки», «Обучение чудовища», «Преступная любовь», «Сутенер», «Бесчестная женщина», «Любовница идиота»…

Он много читает — причем произведения очень разные, от рассказов Эдгара Аллана По, переведенных на французский и появившихся в некоторых журналах (7 октября 1849 года По в сорок лет умер в Балтиморе) до пророческих текстов Жозефа де Местра, скончавшегося в 1821 году, как раз в год рождения Бодлера: «Рассуждения о Франции», знаменитые «Санкт-Петербургские вечера» и «Рассмотрение философии Бэкона». Эти работы произвели на Бодлера впечатление, заставили осознать, что между видимым миром и невидимым непрерывно устанавливаются «взаимные отношения», что не следует примешивать Бога к человеческой слабости, к ужасу покаянной судьбы человечества, отмеченной первородным грехом, и что естество совпадает со злом, ибо единственное непростительное нарушение — это гордыня по отношению к Богу.

Но более всего его поразило то обстоятельство, что де Местр ставит настоящие вопросы, воистину настоящие, те самые, которые занимают и его, Бодлера, те самые, которые преследуют его, терзают с тех пор, как он вернулся из Африки, и о которых мастерски сказал Сент-Бёв в длинном очерке от 1843 года.

«Воображение и колорит, присущие высоким помыслам, — писал Сент-Бёв, — навсегда внедрили в его сознание вечные проблемы. Происхождение зла, происхождение языков, грядущие судьбы человечества — зачем война? — почему страдает праведник? — что такое жертва? — что такое любовь? Автор мучительно пытается найти ответ на все эти зачем и почему, разгадать их смысл, тем самым давая жизнь прекрасным видениям».

У Жозефа де Местра, кроме стилистики, Сент-Бёва восхищают воодушевление, возвышенный язык, простой и ясный, свойственные каждому из его произведений.

Что касается Бодлера, то в творчестве «великого теократического теоретика» ему нравятся его крайняя суровость, отвращение одновременно и к скептицизму, и к неоспоримости, к общепринятым идеям и мнениям, отказ обманывать себя, неприязнь к Вольтеру и всем его соперникам, анализ французской революции, рассматриваемой как сатанинская затея, его атакующая сторона, его фразы, ужасающие фразы, завораживающие ум. А быть может, еще и то обстоятельство, что этот пылкий человек, этот савойский аристократ сумел в одиночестве вынести «огромную тяжесть того, что именуется ничто» [33] Слова Жозефа де Местра. , и перешел все границы, чтобы сказать самое главное.

С помощью Жозефа де Местра он, во всяком случае, научился рассуждать. То есть видеть, понимать мир, обладая универсальным ключом, равно как убеждать себя, что дендизм, поборником которого он себя считал и хотел им быть, соответствует как нельзя лучше его идеалам и его потребности держаться как можно дальше от политических волнений и от толпы, которую он презирал.

«Что я думаю о голосовании и об избирательном праве.

О правах человека

Что есть гнусного в любой деятельности. Денди ничем не занимается. Вы можете представить себе денди, который обращается к народу, за исключением тех случаев, когда он высмеивает его?

Нет другого разумного и уверенного правления, кроме аристократического.