Жан Баронян - Бодлер

Считая госпожу Сабатье воплощением своего любовного идеала, он между тем продолжает встречаться с другими женщинами, адреса которых заносит в свои блокноты. И в их числе значится актриса Мари Добрен, с которой у него была короткая связь семь лет назад, в ту пору, когда в театре «Порт-Сен-Мартен» она играла пьесу братьев Коньяр «Золотоволосая девушка».

Мари Добрен, красивая блондинка с лицом мадонны, успешно продолжила свою карьеру. Среди прочего она сыграла в сатирической комедии «Невероятная история Аристофана», написанной Банвилем и Филоксеном Буайе, весьма образованным, но взбалмошным молодым человеком, который очень нравился Бодлеру. Теперь она работала в театре «Гэте», где появлялась в одной из многочисленных мелодрам Луи Вандербюрга «Арденнский кабан». Это и послужило поводом для новой встречи бывших любовников. Опять воспылав друг к другу любовью, они задавались вопросом, зачем им было расставаться. Бодлер старается найти для нее главные роли и просит за Мари Добрен сначала Теофиля Готье, который прекрасно осведомлен обо всем, что происходит и что затевается в мире парижского театpa, затем Поля де Сен-Виктора, театрального критика газеты «Пэи», но безуспешно.

Основанная Ламартином и принадлежавшая одному банкиру, «Пэи» с подзаголовком «Газета Империи» была как раз тем изданием, где с июля начала печататься серия переводов рассказов По, к которым Бодлер относился так, словно речь шла о его собственном творчестве. Или, быть может, даже о его спасении.

Разумеется, он не мог жаловаться: ему перепадало немного денег, тех самых денег, которых всегда не хватало и которые всегда уплывали куда-то из рук, к тому же он работал в редакции, собравшей нескольких талантливых авторов. Среди них — Барбе д'Оревильи, которого Бодлер более всего ценит и чья книга «О дендизме и Дж. Броммеле» произвела на него десять лет назад очень сильное впечатление; к тому же Барбе д'Оревильи — один из завсегдатаев на улице Фрошо за столом у Президентши. Если Бодлер ощущает свою близость к нему, то еще и потому, что знает его как большого почитателя и неутомимого защитника произведений Жозефа де Местра.

То, что Бодлер получает за свои переводы, не позволяет ему, однако, при том образе жизни, какой он ведет, сводить концы с концами. Прожив семнадцать месяцев на улице Пигаль, он снимает комнату в гостинице «Марокко» на улице Сены. Но, едва расположившись в своем новом жилище, он задался вопросом — а не лучше ли для него будет согласиться на «совместную жизнь»? Он пишет своей матери. «Мне во что бы то ни стало нужна семья, — признается он ей. — Это единственная возможность работать и тратить меньше».

Бодлер думает о Мари Добрен. Ему нравится перспектива семейной жизни с ней.

Но что мешало Бодлеру жить с Мари Добрен? Преследующий его призрак Жанны? Поклонение Президентше? Оба эти обстоятельства вместе?

А разве он не был человеком нерешительным, колеблющимся, неуверенным? Человеком непоследовательным? Человеком глубоко, неискоренимо противоречивым, особенно в своих поступках в повседневной жизни?

В течение первого триместра 1855 года только за один месяц он шесть раз меняет гостиницу и переезжает из какой-нибудь скверной комнаты в скромное жилище, желая вместе с тем отыскать подходящую квартиру, которую можно было бы меблировать самому и убранство которой в точности отвечало бы его стремлениям и вкусам. Мечтая иметь при себе повара и слугу…

Но с чего он взял, что Мари Добрен хочет поселиться под одной с ним крышей? У нее тоже нелегкий характер, не говоря о том, что ей нет еще тридцати и она в первую очередь думает о своей карьере. Кроме того, ей постоянно приходится заботиться о своих родителях, живущих в нужде.

В то время как «Пэи» продолжала печатать рассказы По (десять из них один за другим вышли в свет с 3 февраля по 7 марта), Бодлер предложил редакции газеты серию из трех критических статей о Всемирной выставке, открывшейся в мае в Новом дворце искусств на авеню Монтень. Из них принята была только первая: очерк о современном понимании прогресса применительно к живописи и скульптуре. Ну или по крайней мере о понимании прогресса самим Бодлером.

«Существует одно расхожее заблуждение, которого я боюсь как огня. Я имею в виду идею прогресса. Это изобретение нынешней ложной философии запатентовано без гарантии со стороны Природы или Божества, этот новомодный фонарь лишь изливает мрак на все области познания; утрачивается свобода, исчезает возмездие. Тот, кто действительно хочет разобраться в истории, должен прежде всего потушить этот коварный фонарь. Нелепая идея прогресса, расцветшая на гнилостной почве нынешнего самодовольства, сняла с каждого бремя долга, избавила души от ответственности, освободила волю от всех уз, которые накладывала на нее любовь к прекрасному: и если это удручающее безумие продлится еще долго, оскудевшие народы, убаюканные подушкой фатализма, погрузятся в бездумную дремоту одряхления. Такое самодовольство является признаком уже вполне зримого упадка», — писал Бодлер.

Две другие статьи были посвящены Энгру и Делакруа. Хотя в «Пэи» их не приняли, Бодлер не сильно огорчился, настолько он был воодушевлен появлением всего несколькими днями позже в добром старом и почтенном «Ревю де Дё Монд» восемнадцати своих стихотворений, предварявшихся, правда, осторожным примечанием редакции, дававшим понять, что речь идет о рискованных текстах. Стихи были опубликованы под еще неизвестным названием — «Цветы зла», предложенным Ипполитом Бабу. С этим тридцатилетним романистом и критиком Бодлер познакомился в «Корсэр-Сатан». С тех пор у них вошло в привычку встречаться иногда в кафе «Диван Лепелетье», где Нервалю, увы, никогда уже не суждено было появиться: в конце января его обнаружили повесившимся на окне на улице Вьей-Лантерн. Именно в журнале «Монд литтерер», основанном Бабу в 1853 году, Бодлер опубликовал два текста: маленький очерк «Мораль игрушки» и перевод По «Философия обстановки».

На этот раз ему уже нет надобности править и бесконечно переделывать свои стихи, в том числе и те, что были напечатаны за целое десятилетие в разных изданиях. Однако он никак не может решить, какому издателю предложить их. Огюсту Пуле-Маласси? Виктору Леку? Мишелю Леви, которому Нерваль доверил последние свои произведения и который выкупил у своего коллеги Д. Жиро сборник новелл «Дочери огня»?

А почему не Луи Ашетту? Он свой в университетской среде и в то же время с 1852 года владеет новой сетью привокзальных книжных и газетных киосков. Кроме того, он только что выпустил «Фонтенбло», коллективную работу, в которой принимали участие Бодлер, Нерваль, Банвиль, Асселино и Беранже, по-прежнему находившийся на вершине славы, хотя уже двадцать лет не выпускавший больше книг.