Жан Баронян - Бодлер

«В Эжене Делакруа, — писал Бодлер, — было много стихийного; в этом и заключалась драгоценнейшая часть его души, часть, целиком отданная живописному воплощению его мечтаний и служению искусству. В нем было много и от светского человека; эта часть предназначалась для того, чтобы заслонить и искупить первую. Думается, одной из его насущных жизненных забот было стремление скрыть неистовые порывы своего сердца и внешне ничем не походить на гениального человека. Его властность, вполне закономерная и даже неизбежная, почти целиком пряталась за милой любезностью. Он напоминал кратер вулкана, искусно замаскированный букетами цветов».

Не обошел Бодлер молчанием и литературные работы Делакруа, обобщив свои наблюдения в краткой и емкой характеристике, что было ему свойственно и признавалось всеми его современниками: «Насколько Делакруа был уверен в себе, выражая свою мысль на холсте, настолько сомневался в своей способности описать то, что думал, на бумаге».

В ноябре Бодлеру удалось наконец договориться с Мишелем Леви, но не по поводу своих поэтических и критических произведений, а относительно переводов Эдгара По. Он полностью «уступал ему права» за определенную заранее сумму в две тысячи франков, а Мишель Леви уже готовил тем временем публикацию «Эврики».

Разумеется, такая сумма Бодлеру пришлась весьма кстати, ибо теперь он мог совершить «экскурсию» в Бельгию. Он непрестанно думал об этом и тем более серьезно, что Пуле-Маласси после своего освобождения уже месяц как обосновался в Бельгии, решив создать там новое издательство.

Поехать в Брюссель. У Бодлера это стало навязчивой идеей, предметом всех его разговоров, основной темой переписки. И все-таки это не мешало ему работать. Он по-прежнему постоянно писал стихотворения в прозе, кое-что опубликовал в «Ревю насьональ э этранжер», которым руководил издатель Жерве Шарпантье, и через несколько недель после смерти Делакруа, основываясь на черновике и подробных записях, которые вел с 1859 года, начал писать большой очерк о Константене Гисе. Или, вернее, о К. Г., Бодлер обозначает художника только его инициалами.

Причина? Уважение к пожеланию Константена Гиса, который как чумы избегал любой формы рекламы, терпеть не мог, когда о нем говорили, и не придавал ни малейшего значения своим произведениям, причем до такой степени, что лишь в очень редких случаях подписывал их и ставил даты. За смехотворную сумму он продал музею Карнавале триста своих рисунков, на редкость прекрасных и показательных. И десятки их подарил однажды Надару просто потому, что фотограф пришел в восторг, увидев некоторые из них.

Очерк под названием «Художник современной жизни» появился 26, 29 ноября и 3 декабря 1863 года в газете «Фигаро», то есть в той самой, которая положила начало судебному преследованию «Цветов зла». Разделенный на три главы, очерк представлял собой и эстетический трактат в духе «Салона 1859 года», и пламенную похвалу Константену Гису, человеку, который «шагает», который «стремится» и который «ищет».

«А что он ищет? — задавался вопросом Бодлер и сам же отвечал: — Он ищет то самое, что нам позволительно именовать современностью». Этот новый термин он определяет следующим образом: «…высвободить из моды то, что она может содержать поэтичного в историческом, <���…> отделить вечное от преходящего». И Константен Гис представляется ему как творец, который, ни в коей мере не предлагая тривиального, реалистического видения, преображает реальность и выражает с помощью своих рисунков и акварелей «преходящую, мимолетную красоту современной жизни», его произведения призваны стать рано или поздно «бесценными архивами культурной жизни». С точки зрения Бодлера, нет ни малейшего сомнения в том, что Константен Гис выражает таким образом необычайный идеал денди. И этот денди может быть человеком «пресыщенным» или «больным», но никогда не будет «вульгарным». Ибо что такое дендизм, если не слияние спиритуализма и стоицизма, если «не последний взлет героики на фоне последнего упадка?» — писал Бодлер.

Через два месяца после публикации «Художника современной жизни» газета «Фигаро», со всей очевидностью покоренная отныне талантом Бодлера, напечатала четыре из его стихотворений в прозе под общим названием «Парижский сплин». Редакция анонсировала, что вскоре будут опубликованы и другие подобные произведения того же автора, и действительно, на следующей неделе, 14 февраля 1864 года, были напечатаны еще два. А потом — ничего. И когда Бодлер попытался узнать, что случилось, ему ответили, что его стихи «всем наскучили». Этого было достаточно, чтобы он взорвался, с отвращением заклеймил глупость французской литературной среды и утвердился в намерении как можно скорее уехать в Бельгию.

А почему бы не с Бертой, женщиной, лишенной обаяния и привлекательности, с которой он познакомился на танцах и в которую влюбился?

Может ли статься, что в сорок три года он встретил большую любовь?

Может ли статься, что эта женщина навсегда заставит его забыть о притонах и сомнительных заведениях?

Пока он готовился к путешествию и через Альфреда Стевенса устанавливал предварительные связи в Брюсселе, друзья Виктора Гюго прислали Бодлеру письмо, в котором просили его присутствовать на большом банкете в честь празднования трехсотлетия Шекспира. Ему сообщали, что автор «Созерцаний» хотя и пребывает сейчас на острове Гернси, но будет почетным председателем собрания.

Бодлер тотчас предупредил организаторов, что не сможет там присутствовать. Ввиду вынужденного отъезда в Брюссель, — уточнял он. Однако это было всего лишь предлогом; в действительности он был недоволен тем, что Виктор Гюго не соизволил походатайствовать за него перед издателями «Отверженных». По крайней мере, насколько ему было известно, ни Альбер Лакруа, ни Эжен Фербокховен пока никак не проявили себя…

Поэтому он пишет главному редактору «Фигаро», чтобы изобличить невероятную глупость, лицемерие, смехотворность этого чествования, и с горечью отмечает, что до сего времени во Франции никому и в голову не пришло отпраздновать годовщину рождения Шатобриана или Бальзака. По его словам, «истинная цель этого шумного юбилея» заключается в том, чтобы «подготовить и подогреть успех» книги о Шекспире, которую Виктор Гюго собирался опубликовать у Лакруа и Фербокховена, книги, «набитой красивостями и глупостями», которые, «возможно, еще более разочаруют его самых искренних почитателей».

Бодлер плохо представлял себя на сборище, где будут поднимать тосты за Жана Вальжана, за отмену смертной казни, за Всеобщее братство, за распространение просвещения, за «истинного Иисуса Христа, законодателя христиан», за Эрнеста Ренана, короче, за «все глупости, свойственные девятнадцатому веку», в лоне которого он имеет «утомительное счастье жить», где каждый «лишен естественного права выбирать своих братьев», к тому же там не будет места для «прекрасных плеч, прекрасных рук, прекрасных лиц и блестящих туалетов», ибо женщин на праздник не допустили.