Екатерина Глаголева - Вашингтон

Их командир Энтони Уэйн пошел вместе с ними. Вашингтон дал ему наказ держаться как можно ближе к солдатам и проследить, чтобы те не останавливались, пока не переберутся через Делавэр. (Хотя бунтовщики заявляли: «Мы не Арнольды!», — генерал опасался массового дезертирства, поскольку Генри Клинтон через своих агентов вел активную пропаганду среди американских солдат.) Части, расквартированные в Нью-Виндзоре, тоже начинали роптать, и Вашингтон не решался оставить их в этот момент, делая всё возможное, чтобы до них не дошли известия о мятеже. Было у него и еще одно опасение: вот поедет он к мятежникам, прикажет им успокоиться и разойтись, а вдруг они его не послушают? Тогда весь его авторитет мигом испарится! Махнув рукой на Конгресс, он принялся писать непосредственно губернаторам штатов, требуя присылки провианта и солдатского жалованья за три месяца.

Пенсильванский линейный полк, не дойдя до Филадельфии, остановился в Принстоне и Трентоне. Собрав на всякий случай дополнительные милиционные силы, Уэйн провел переговоры с мятежниками. Было решено демобилизовать половину полка, а вторую отправить в отпуск до апреля. Солдатам пообещали выдать одежду и сертификаты вместо обесценившихся денег, которые они потом смогут обналичить.

Поставленный в известность об этой договоренности, Вашингтон не стал возражать, хотя сама мысль о переговорах с непокорными солдатами была ему противна. Впрочем, Уэйн белого венчика из роз не носил и решил устроить показательный расстрел зачинщиков. 12 человек вывели в чистое поле и построили в шеренгу; расстреливать должны были их же товарищи — с десяти шагов. Из-за того, что стреляли почти в упор, у некоторых приговоренных загорелись повязки на глазах. Ограда поля и даже колосья ржи были забрызганы кровью и мозгами. И всё же один из расстрелянных оказался еще жив; Уэйн приказал солдату заколоть его штыком, а когда тот отказался, говоря, что не сможет убить товарища, Уэйн выхватил пистолет и закричал, что пристрелит паршивца, не выполняющего приказ. Несчастный шагнул вперед и вонзил штык в окровавленное тело. Уэйн велел всем солдатам Пенсильванского линейного полка пройти мимо места казни, чтобы они усвоили урок и впредь не бунтовали, а потом отправил хвастливое донесение Вашингтону. Тот его одобрил: только так, железной рукой, можно подавить зародыш бунта.

Между тем Джон Лоренс собирался во Францию в качестве специального представителя Конгресса, намереваясь вместе с Бенджамином Франклином «выбить» из Версаля огромный заем. В секретари ему назначили Томаса Пейна, чтобы подогреть энтузиазм французов рассказами о войне, свидетелем которой он был. Вашингтон заперся на три дня с Лоренсом и Пейном: они разработали стратегию поведения. Теперь или никогда; деньги нужны позарез; если и дальше отбирать всё необходимое силой, Континентальная армия лишится поддержки у населения и война будет проиграна.

Однако не всё было так уж плохо. На юге мелькнул проблеск надежды на счастливый исход: 17 января 1781 года бригадный генерал Даниель Морган одержал победу при Каупенсе в Южной Каролине, причем над самим Тарлтоном! Впервые американцы обратили в бегство англичан, орудуя штыками! Три сотни британцев были перебиты и 500 взяты в плен; потери американцев составили 70 человек. Вашингтон возликовал, узнав об этой «решающей и славной победе», и не сомневался, что это существенный вклад в будущую викторию.

Но до виктории было еще далеко, а пламя мятежа перекинулось на линейный полк Нью-Джерси, стоявший в Помптоне. Когда две сотни солдат, выпив для храбрости, двинулись на Трентон, Вашингтон решил, что с него хватит. Он отказался вести переговоры с мятежниками, потребовал безусловного повиновения и приказал казнить зачинщиков. Больше пятисот солдат генерал-майора Роберта Хоу выступили из Вест-Пойнта в Нью-Джерси. 27 января всё было кончено; двенадцати солдатам из бывших бунтовщиков было приказано расстрелять двоих зачинщиков-сержантов. Трое должны были стрелять в голову, трое — в сердце, а остальные — быть готовыми прикончить жертвы, если они не погибнут сразу. Узнав о счастливом завершении операции, Вашингтон возобновил натиск на политиков, требуя денег, еды и постоя для солдат.

Конгресс решал организационные задачи, учредил три новых поста — военного министра, министра финансов и министра иностранных дел. На должность «суперинтенданта финансов» прочили Александра Гамильтона. Генерал Салливан решил узнать мнение Вашингтона на этот счет. «Я не могу сказать, насколько сведущ полковник Гамильтон… именно в этой области, поскольку никогда не вступал с ним в рассуждения на эту тему. Однако, близко зная его, я могу утверждать, что мало сыщется людей его возраста с более широкими общими познаниями, чем у него, и ни одного более приверженного в душе нашему делу или превосходящего его в порядочности и принципиальности», — ответил он 4 февраля. Пост министра финансов отдали Роберту Моррису. Скорее всего, Гамильтон был разочарован, хотя и предпочел бы командование армейскими подразделениями кабинетной работе. Он уже давно тяготился своим положением и принял для себя решение: если с Вашингтоном вдруг наметится разрыв, не предпринимать ничего, чтобы поправить дело.

Вечером 15 февраля Вашингтон с Гамильтоном засиделись до полуночи, подготавливая документы к переговорам с французским командованием в Ньюпорте. На следующий день Гамильтон столкнулся с генералом на лестнице.

— Мне нужно вас видеть, полковник, — бросил Вашингтон на ходу.

Решив, что генерал будет ждать его в кабинете, Гамильтон постоял немного с Тенчем Тилгманом, которому передал письмо, поболтал с Лафайетом и лишь потом пошел наверх. На лестничной площадке стоял мрачный Вашингтон.

— Полковник Гамильтон, — сказал он раздраженным тоном, — вы продержали меня на лестнице целых десять минут. Должен заметить вам, сэр, что вы относитесь ко мне без уважения.

— Я так не думаю, сэр, — возразил Гамильтон, — но раз вы сочли нужным мне это сказать, расстанемся.

— Очень хорошо, если вам угодно.

Две минуты прошли в молчании. Вероятно, Вашингтон ожидал, что подчиненный извинится и всё пойдет по-прежнему, но этого не произошло.

Час спустя он сам послал к Гамильтону Тенча Тилгмана, чтобы тот передал его извинения и пригласил для спокойного разговора, должного загладить досадное происшествие. Гамильтон попросил сказать, что его решение бесповоротно и разговор ни к чему не приведет. Чтобы лишить Вашингтона возможного ходатая в лице своего тестя, он написал Филипу Скайлеру, сообщив о разрыве и выставив Вашингтона капризным начальником-самодуром, срывающим раздражение на подчиненных и не приемлющим никакой критики. Своему приятелю Джеймсу Мак Генри Гамильтон хвастливо сказал, что в кои-то веки Вашингтон поплатится за сварливый характер. Впрочем, он согласился исполнять свои обязанности, пока «шеф» не подыщет ему замену.