Виктор Устьянцев - По ту сторону

— Грязь — не сало, помял — отстало, — ворчливо заметил боец.

— В таком случае вообще не получишь, — сказал Картошкин и не дал книгу.

Поэтому, прежде чем начать читать, Володя долго оттирал руки снегом. Потом пристроился в уголке блиндажа, подвинул сделанную из снарядной гильзы коптилку и так, не отрываясь от книги, сидел всю ночь.

Кроме Павки, ему еще очень понравился Жухрай. Он был чем-то похож на Ульяна Рыбака. Рита, безусловно, походила на медсестру Марусю из санбата…

Неожиданно ему встретились в книге слова, которые он уже слышал от сержанта Картошкина:

«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества…»

Когда он услышал их от Картошкина, то не задумался над ними, просто счел красивыми словами. Но сейчас ему вдруг открылся весь глубочайший смысл этих слов, он почувствовал, что это сказано и о нем, обо всех, кто сейчас отдает жизнь на фронте за освобождение родной земли от фашизма.

Он выучил эти слова наизусть, но все-таки записал их и в тетрадку, хранившуюся для писем родным.

Когда возвращал книгу Картошкину, комсорг спросил:

— Понравилась?

— Понравилась. Ты мне дай еще какую-нибудь вроде этой.

— Другой такой, брат, нет, — вздохнул Картошкин. И, помолчав, добавил: — Может, когда-нибудь и про нас с тобой книжку напишут.

Но, поразмыслив, усомнился:

— Нет, про нас писать пока рано. Вот победим фашистов, тогда видно будет. Да и нам с тобой пока далеко до Павки-то.

— А я бы хотел быть таким, как он, — признался Володя. — Поэтому хочу вступить в комсомол.

— Это ты правильный вывод из книжки сделал, — почему-то обрадовался Картошкин и тут же, достав из планшетки анкету, предложил: — Вот заполни и напиши заявление.

— Но мне еще нет четырнадцати лет.

— Как это нет? А я думал, уже есть.

— Четырех месяцев не хватает.

Картошкин задумался.

— Н-да. Как же это ты, брат? — упрекнул он Володю, как будто именно Володя был виноват в том, что ему не хватает четырех месяцев до четырнадцати.

— Ну ладно, все равно пиши. Думаю, что можно будет сделать исключение. Ввиду особых боевых заслуг.

И хотя на боевом счету Володи Бажанова было уже несколько «языков», взятых в групповых вылазках, и даже один, захваченный лично им, Володя не считал это особыми заслугами и опасался, что сейчас в приеме в комсомол ему откажут. А когда его все-таки приняли, он решил, что звание настоящего комсомольца ему еще надо ох как заслуживать.

А тут, как назло, одна неудача следовала за другой. Один раз упустили немецкого генерала. Это случилось, когда они уже возвращались из разведки. Пока они были в поиске, начался бой, передний край сместился, и трудно было установить, где он сейчас проходил. Они считали, что шоссе, к которому только что вышли, — наше. Им оставалось до шоссе всего метров пятьдесят, когда на нем показалось несколько машин.

— Похоже, начальство едет, вон легковая. Небось сам командующий, — сказал кто-то.

А легковая машина уже проскочила мимо. И они увидели в машине немецкого генерала. Это было настолько неожиданно, что на какие-то несколько секунд они растерялись.

Но эти несколько секунд оказались роковыми — машина скрылась за поворотом. Они открыли огонь, перебили почти всю охрану, но генерала все-таки упустили.

Потом Брызгалин костерил их на чем свет стоит.

— За всю войну такая удача только один раз может быть. Чтобы вот так, в пятидесяти метрах, немецкий генерал был. И вы его пролопушили!

Разведчики смущенно переминались с ноги на ногу, оправдывались:

— Кто же знал? Мы думали, что дорога наша.

— Индюк тоже думал, да сдох. Такую возможность упустить! Я бы сейчас этого генерала как на блюдечке командованию преподнес.

А командованию опять позарез нужен был хоть какой-нибудь «язык».

В следующую ночь они взяли унтер-офицера. Но пока тащили через передний край, он умер. Думали, просто потерял сознание, еще очухается, и отнесли в медсанбат. Но врач сказал, что немец умер от разрыва сердца.

И опять Брызгалин костерил их, а они оправдывались:

— Кто же знал, что он такой квелый? С виду-то вон какой бугай.

— Похожа свинья на быка, только шерсть не така.

Потом еще дважды ходили за новым «языком» и оба раза неудачно. Один раз их «застукали» еще на ничейной полосе и часа четыре прижимали к земле из пулеметов, пока не вмешалась наша артиллерия. Другой раз, уже в тылу, напоролись на засаду, еле унесли ноги.

Как раз в это время и вернулся из санбата Вениамин Овчинников. Брызгалин обрадовался: то, что не удается другим, Овчинникову под силу. Он хорошо знает немецкий язык, ему ходить по тылам легче. Не раз переодевался в немецкую форму…

Но Вениамин еще не совсем оправился. Он и из санбата-то удрал тайком. Как его пошлешь? Брызгалин решил посоветоваться с Картошкиным.

— Понимаешь, приказать я ему сейчас не могу. Вот если бы он сам вызвался…

— Я поговорю, — пообещал Картошкин.

— На сознание давить будешь? А то он без этого несознательный? Нет, ты тут не годишься. Давить на него не надо.

— А что же надо?

— Чтобы он сам на меня давил — вот что.

— Может, орден пообещать?

— Их у него и так полна грудь.

— А что, если отпуск? — опять предложил Картошкин. — Другие хоть по ранению дома бывали, а он каждый раз убегает от медицины. А домой, я знаю, ему во как надо. — Картошкин для убедительности чиркнул ладонью по горлу.

— Это идея! — обрадовался Брызгалин. — И родных повидает, а заодно и долечится. Ему в санбате-то по всем правилам надо бы еще пару недель поваляться.

С этого и начал разговор с Овчинниковым:

— Тебе бы, Вениамин, еще подлечиться надо, рано ты из санбата удрал.

— Уж не вернуть ли меня туда хотите? — усмехнулся Овчинников.

— Я не о том. Домой бы тебе не мешало съездить. В отпуск.

— Кто же меня пустит?

— Комдиву позарез «язык» нужен… — Брызгалин умолк и выжидательно посмотрел на Овчинникова.

— Ладно, возьму. Раз надо, значит — надо. А дадут там отпуск или не дадут — это уж дело десятое.

— Насчет отпуска я все же попробую договориться.

— Как хотите.

Овчинников брал с собой еще двоих. Володя долго упрашивал его:

— Возьмите! Для меня это первое комсомольское поручение. Ну сами понимаете…

Наконец Овчинников уступил.

— Ладно. Раз поручение, значит — надо. Третьим тогда пойдет комсорг Картошкин, пусть поглядит, как ты это поручение выполнишь.

Вскоре они все трое собрались в землянке, и Овчинников изложил свой план: