Евгения Фёдорова - И время ответит…

Эйфория, охватившая его в первое время по приезде в Соликамск продержалась не слишком долго. Постепенно и неуклонно она угасает. Перестает радовать «великолепная» квартира. Кухня так и остается нерасписанной. Новые друзья кажутся «недостаточно искренними…» Письма от старых друзей приходят редко, а из Хуста и вовсе никто не пишет…

Возрастающая популярность и внимание к его творчеству не радует, или верней, он вовсе её не замечает. И сам Соликамск теперь уже представляется чуть ли не ссылкой, куда забросила его злая судьба «…заснеженный глухой городишко, где-то на севере страны, где он чувствует себя одиноким и никому не нужным!».. (подобно тому, как это было и в Пиндушах и в Хусте). И по-прежнему «единственной радостью остаются воспоминания о далёком детстве и юности в Севастополе, и… грёзы об обожаемой Прародине».

…Месяцы складываются в годы. Течение времени неотвратимо, и неуклонно подтачивает старческий организм. Болезни одолевают. Учащаются сердечные спазмы; постоянные простуды («вот и тут, как и в Хусте!») сопровождаются кашлем, насморком и головными болями. Самое страшное — ухудшается зрение в единственном зрячем глазу. Не раз уже приходилось ложиться в больницу, или вызывать скорую…

И, — НЕСМОТРЯ на всё, ВОПРЕКИ всему! — его творческая энергия, не только не падает, но всё возрастает! Жажда творить не покидает, а боязнь «не успеть» подхлестывает уходящие силы.

Вот что пишет М. М. в письмах, в середине 1980-х годов:

«…Портретная галерея близится к завершению; серия египетских пейзажей — закончена. Начаты копии с так называемых, фаюмских портретов, найденных на мумиях… Как видите, Евгения Николаевна, все эти новые работы представляют собой единое целое, и я не могу оставить их незаконченными…»

Из другого письма:

«…Вы удивляетесь моей энергии, дорогая Е. Н.? Увы, нет уже у меня никакой энергии. Я с трудом встаю с постели, изможденный полуслепой старик. Но я долженвстать, и должен заставить себя взяться за кисти…»

И он берется за кисти; живописные работы не прерываются ни на один день, кроме тех, когда он лежит в больнице. Не прерываются и встречи экскурсантов в музее. А экскурсий становится всё больше…

Посещение «гостей» дома, тоже отнимает не мало времени. Он отвечает на многочисленные письма. Пишет и мне — длинные, и всегда интересные. И еще успевает читать! Он получает журналы: «Наука и знание», «Азия и Африка сегодня», начал получать новый журнал «Наследие» — «в нём печатают интересные воспоминания и размышления», — пишет мне М. М.

Он читает и перечитывает художественную литературу — особенно Толстого. Любит читать биографии великих людей.

«Письма художника Нестерова» привели его в восторг. В своих письмах он любит делиться своими впечатлениями от прочитанного. Массу помнит наизусть. Цитирует по памяти Пушкина и Лермонтова. Обожает А. К. Толстого и М. Волошина… И всё это на своём девятом десятке лет! Со своим единственным зрячим больным глазом?!

Откуда же берется время?.. Как будто минута для него — час. А час — неделя! Не чудо ли это?..

Однако, письма его, несмотря на всю эту кипучую деятельность, продолжают быть горькими, с жалобами на полное одиночество.

«…Я смотрю на всё меня окружающее, как чуждый мне непонятный сон. Душой я весь там, в моём милом Древнем Египте. Я не перестаю скорбеть о том, что не сбылась моя мечта — навсегда уехать в Египет… Пусть Бог простит мою покойную мать за то, что она не послушалась знакомых теософов и моего брата-офицера, уходившего из Севастополя с „белыми“ в 1921 году и не увезла меня тогда за границу! Этим она обрекла меня на жалкое прозябание в стране, чуждой мне по духу, в стране атеизма, в которой я чувствую себя заживо погребенным, никому не нужным».

Подпись — «Ваш старый одинокий друг» — так теперь он всегда подписывает свои письма.

Особенно напряженной становится жизнь Михаила Михайловича в 1990-м и 1991-м годах. Ко всей его кипучей художественной деятельности прибавляется участие в съемках фильмов, одновременно задуманных двумя киностудиями — Пермской и Свердловской, — фильмах о творчестве художника — М. М. Потапова!

Съемки начинаются почти одновременно.

Сначала М. М. этим обрадован, но вскоре начинает горько раскаиваться в том, что дал согласие на участие в съемках. Он расплачивается не только временем, но и нервами. То в съемке что-то не ладится и постоянно требуются повторения; то переделывается сценарий; то в киностудии возникают какие-то проблемы и режиссер сообщает М. М., что фильм могут «зарезать», и вся проделанная работа пойдет насмарку…

М. М. готов отказаться, но в душе теплится надежда… а вдруг?.. Режиссер обольщает несбыточным: вдруг фильм окажется уникальным, рамки его расширятся и будут запланированы натурные съемки в Египте, и тогда командировка, в которую несомненно будет включен и М. М. Он не верит в реальность режиссерских обещаний, но… А вдруг?..

Пока же еще, нежданно-негаданно подвалила другая большая и спешная работа. В Соликамске, наконец, на шестом году перестройки, получено разрешение на открытие одной из тринадцати старинных церквей, и верующие с энтузиазмом принялись за внутренний ремонт.

Михаила Михайловича просят оформить иконостас: шесть больших образов, и шесть маленьких для царских врат.

Из ответов М. М. на мои вопросы:

«…Нет, что Вы! Пишу я, разумеется у себя в мастерской, — т. е. дома. Доски для образов привозят мне на квартиру, большие доски, в полтора метра высотой. Богослужения хотят начать на Пасху, а Пасха нынче ранняя, надо спешить, готовы же только два образа — Богоматери и Христа» — пишет — М. М.

Между тем подходит к финишу и работа на киностудиях. Первым выпускается на экран пермский фильм. Он нравится М. М., — заснято и показано много его работ. Но фильм небольшой, «научно-популярный». Дальше Пермской области он не пошел.

Зато со свердловским дело обстоит иначе, это не «научно-популярный», а «документальный» фильм. Времени на него отпущено вдвое больше. Еще до выпуска на экран о нем заговорили, как о будущей сенсации, и имя режиссера В. Тарика уже упоминалось в газетах. Фильм показали по центральному телевидению. А в свердловском Доме Кино была организована выставка работ Михаила Михайловича Потапова, для чего Соликамский музей любезно одолжил «Эхнатониану», а из квартиры М. М. были привезены все его последующие работы. Михаил Михайлович был приглашен на открытие выставки, но, увы, — в это время он лежит в Соликамской больнице. Воспаление тройничного нерва, что вызывало перекос рта, и серьезное осложнение с глазами. Под угрозой зрячий левый глаз!

Однако, как и всегда, события в жизни М. М. идут сами собой, безо всякого его участия и инициативы, неведомо кем управляемые. Карма?..