Уинстон Черчилль - Мои ранние годы. 1874-1904

Между тем генерал Литлтон и его стрелки хорошо укрепились на склоне. С рассветом они ожидали обстрела, и ожидания их оправдались. Однако, окопавшись со всем тщанием, они целый день продержались под градом снарядов и отбили несколько ружейных атак ценой лишь двух сотен убитых и раненых. Мы наблюдали за ними из лагеря, сохраняя хладнокровие благодаря одной только мысли: час нашей скачки вот-вот придет. Но он не пришел. В ту же ночь бригаду Литлтона отвели обратно за реку. Понтонные мосты разобрали, и вся наша армия, потеряв около пятисот бойцов, без спешки двинулась назад к лагерям Чивли и Фрер, откуда мы за месяц до этого отправились освобождать Ледисмит. Между тем его защитники уже поедали лошадей и мулов. Сэр Джордж Уайт заявил, что способен обороняться еще полтора месяца. Однако на то, чтобы выдвинуться нам навстречу, у него уже не было сил. Он мог лишь сидеть на месте и подольше не поддаваться голоду. Перспектива, таким образом, вырисовывалась весьма мрачная.

Несмотря на досадные сбои в ходе военных действий, два месяца сражений за Ледисмит стали одним из счастливейших воспоминаний моей жизни. Хотя наша нерегулярная кавалерийская бригада проводила в сражениях по меньшей мере три дня из пяти, потери британцев, не считая потерь при Спайон-Копе в полку Торникрофта, были невелики. Не успев опомниться от одной стычки, мы ввязывались в другую, и каждая обходилась нам в пять-десять жертв. День за днем мы выезжали на рассвете то на левый, то на правый фланг и задирали буров, носились туда-сюда, взбирались на скалистые пригорки, видели вдали улепетывающик всадников, нет-нет да и слышали свист пуль, нет-нет да и делали пару прицельных выстрелов и благополучно возвращались в лагерь к хорошему ужину и веселой остроумной компании. В то же время я регулярно слал письма и телеграммы в «Морнинг пост», откуда мне сообщали, что мои корреспонденции завоевали широкое признание влиятельной публики. Я свел знакомство со всеми генералами и прочими шишками, имел доступ к любому и всюду встречал хороший прием. Мы жили здоровой жизнью на свежем воздухе, в прохладе — ночью, на ярком солнышке — днем, не испытывая недостатка в пиве, говядине и курятине. Отличные натальские газеты частенько доставлялись к нам еще засветло прямо на передовую и уж обязательно ждали нас вечером по возвращении. Существовало лишь настоящее, полное увлекательных событий. Никаких забот, никаких сожалений о прошлом, никакого беспокойства о будущем; никаких трат, никаких кредиторов, никаких сложностей, а жалованье мое между тем благополучно скапливалось дома! Попав в плен, я счел своим долгом написать из Претории в «Морнинг пост» и освободить их от обязательств по контракту, так как мне казалось, что в качестве корреспондента я утратил для них ценность. Они отвергли мое предложение, но прежде чем весть об этом меня достигла, я уже был свободен. Отношения мои с редакцией оставались превосходными, и лучших работодателей я и вообразить себе не мог.

Для меня большой радостью стало прибытие на фронт моего брата Джека. Я уже предвкушал, как буду его опекать и все ему показывать. Но удовольствие это было недолгим. Двенадцатого февраля мы совершали разведывательный рейд в шести или семи милях к востоку от железной дороги и несколько часов находились на лесистой возвышенности, которую у нас в армии называли Гусарским холмом. Буллер и штаб, по-видимому, хотели изучить эту территорию. Действуя всей бригадой, мы отогнали бурские аванпосты и, установив свою патрульную линию, дали возможность генералу осмотреться. Но к полудню ружейный огонь усилился, и, когда поступил приказ возвращаться в лагерь, мы с великим трудом, и не без потерь, отвязались от помчавшихся вслед за нами буров.

Спустившись с Гусарского холма, мы перешли в галоп, а оторвавшись от неприятеля на милю, шагом поползли к лагерю вверх по длинному пологому склону. К тому времени я уже приобрел боевой опыт и часто чувствовал, откуда веет опасностью, — как чувствуем мы легкое дуновение ветерка на щеке или шее. Например, когда едешь на расстоянии ружейного выстрела от какого-нибудь незнакомого холма или речного русла, тебя словно прохватывает сквозняком. В тот день, помнится, то и дело оглядываясь на Гусарский холм и на плотную темную массу нашего арьергарда, так спокойно трюхающего по просторам вельда, я заметил приятелю:

— Эти ловкачи еще у нас на хвосте.

И не успел я закрыть рот, как раздался залп, подхваченный стрекотом двух-трех сотен маузеровских винтовок. Прошивший наши ряды шквал пуль выбил из седла нескольких бойцов и повалил на землю несколько лошадей. Наша кавалькада инстинктивно разомкнулась и перемахнула через гребень холма, до которого оставалось не более двухсот ярдов. Там мы спрыгнули с коней, которых тут же угнали в укрытие, распластались на земле и подняли ответный грохот и стрекот.

Окажись буры попроворнее и настигни они нас четвертью мили ранее, мы бы дорого заплатили за наше легкомыслие. Но нас уже разделяли две тысячи ярдов, мы были почти так же невидимы, как наш противник, и потому легко отделались. Джек лежал рядом со мной. Внезапно он содрогнулся и, скорчившись, откатился вниз. Так закончилась первая для него стычка: пуля, едва не задев его головы, угодила ему в икру. Я оттащил брата от линии огня и довел до санитарной повозки. Перестрелка вскоре прекратилась, и я поскакал в полевой госпиталь, чтобы удостовериться, что ему окажут необходимую помощь. В ту пору британские военные врачи очень ревниво отстаивали свой воинский статус, и потому я отдал доктору честь, назвал его «майором», в нескольких словах рассказал ему о происшедшем столкновении и только потом справился о ране, полученной братом. Любезный доктор, придя в наилучшее расположение духа, обещал мне применение хлороформа, отсутствие боли, всестороннее внимание и заботу и, конечно, обещания не нарушил.

А теперь — о любопытном совпадении. В то время как я воевал в Южной Африке, моя матушка дома тоже не сидела без дела. Она создала фонд, очаровала одного американского миллионера и приобрела корабль, который превратила в лазарет с полным штатом медицинского персонала и всевозможными удобствами. После плавания по бурным волнам она прибыла в Дурбан, где с нетерпением ожидала поступления раненых. С первой же партией в этот плавучий лазарет, называвшийся «Мэйн», был доставлен ее младший сын. Я отпросился на несколько дней в отпуск, чтобы повидаться с ней, и провел эти дни на борту, словно на роскошной яхте. Так после полугода разнообразных приключений мы счастливо воссоединились. Самой большой величиной в Дурбане был капитан Перси Скотт, командир корвета «Грозный». Он нас всячески обласкал и продемонстрировал нам свой чудо-корабль. Еще он назвал именем моей матери огромную пушку, грузившуюся на железнодорожную платформу для отправки на фронт, и даже как-то раз организовал для матушки поездку на передовую, чтобы та посмотрела на свою крестницу в действии. Вообще, на этой войне царила атмосфера любезности и дружелюбия, которой не было и в помине пятнадцать лет спустя на Западном фронте.