Василий Росляков - Последняя война

Славка бежал - это, конечно, нельзя было назвать бегом, это было поочередное вытаскивание ног из глубокого наста, - бежал он и думал почему-то только об этом фашисте, у которого выпал из рук ранец. Он не искал убегающей спины, чтобы выстрелить в нее, а искал глазами то место, где рухнул тот самый немец.

Кругом стоял страшный крик. Кричали одержавшие верх партизаны. Кричал в черном полушубке, в черной овечьей ушанке, огромный и внушительный, всегда такой солидный Сергей Васильевич Жихарев. Он бежал на длинных ногах впереди всех.

...Вот он и тот немец. Славка схватил его за ворот и отвалил навзничь. Интеллигентное лицо фашиста, в металлических очках, было мертво. Красавец брюнет, лежавший под интеллигентом, немец-офицер, был жив, он шевельнулся, посмотрел на Славку красивыми глазами. Славка на какое-то мгновение вспомнил Сашку, как тот на картошке лежал с тремя дырками в животе, как шел по снегу босиком. Поднял винтовку и выстрелил по этим красивым глазам.

Ранец был из телячьей кожи. Одна сторона его, внешняя, где застежка, сохраняла рыжую телячью шерсть. Славка никогда не видел таких ранцев, не видел вообще из такой кожи, с живой шерстью, никаких предметов.

7

Сергей Васильевич приказал взводным снести в лагерь оружие, - а каратели, к великой радости комиссара и лейтенанта Головко, оставили свой ротный миномет и несколько ящиков мин, которые они тащили сюда на салазках, - постаскивать в одно место, подальше от лагеря, и зарыть хотя бы в снег трупы карателей, собрать бумаги, документы, записные книжки, фотографии. Вся эта работа продолжалась до позднего вечера. Пулеметчика похоронили утром, чтобы не смешивать одно дело с другим. После похорон пулеметчика комиссар вызвал к себе в отсек Славку.

- Ты, Холопов, философию изучал, - сказал Сергей Васильевич, давай-ка разбираться с бумагами. Вот мешок, сортируй.

Славка прямо на пол вывалил из мешка бумаги и стал брать пачками на стол, разбирать. Как хотелось ему блеснуть перед комиссаром! Он просматривал письма, записные книжки, тетрадки - тут только и были письма да дневники, ни одной деловой бумаги, отпечатанной на машинке. Почерки разные - крупные, мелкие, наклонные, прямые, чернила и карандаш - бумага разная, записные книжки разные, но до ужаса все одинаково непонятно было для Славки. Он краснел, в висках шумело, пот выступал на лбу и под мышками - так ему хотелось понять что-нибудь, так хотелось помочь комиссару. Но он убедился, к великому удивлению своему, что ничего не может прочитать.

- Тут все готическим шрифтом, - упавшим голосом признался Славка.

- Неужели ничего не можешь? - удивился Сергей Васильевич.

- Ну вот понимаю "Mein lieber", а дальше не разберу, - взял Славка одно письмо и снова бросил его на стол. Комиссар спросил, что означают хотя бы эти слова.

- "Мой дорогой", "мой любимый", - ответил Славка.

Петр Петрович тоже выжидательно глядел на Славку, и ему хотелось узнать, что тут написано в этом ворохе. На его лице тоже было разочарование. Он встал с нар, подошел к столу, ковырнул рукой горку бумаг и с обидой или, может быть, с досадой, что не могли ничего прочитать, сказал тихо:

- Сволочи.

- Почему же ты, Холопов, по-готическому не можешь читать? - спросил комиссар.

- Не выучил, да мы особенно и не изучали-то готический. Я и не знал, что они готическим шрифтом пишут.

- Ну, ладно, - примирительно сказал Сергей Васильевич, - убирай все будем завтракать. Командир, где там девчата?

Петр Петрович вышел за Настей и Верой.

Вскоре Славка сидел рядом с Петром Петровичем по одну сторону стола, а напротив - Сергей Васильевич; рядом с ним Настя - белокурая толстушка, сбоку Вера со своими длинными косами, тоже толстушка, но смуглая, черноволосая. Струился легкий парок и вкусный запах от кастрюли, доверху наполненной блинами.

- Батя, может, стаканы подать? - Вера подняла лучистые глаза на Петра Петровича.

- Давай, дочка, давай. Думаю, комиссар не будет возражать в честь нашей победы.

- Разве что в честь победы над карателями, - подтвердил комиссар.

Вера поставила графин и три маленьких стаканчика. Девчата не пили.

После первой рюмки Славка почувствовал опьянение. Тепло разлилось по всему телу, захмелела голова. Ему было так хорошо, как не было уже давно-давно. Однако он все же понимал, что перед ним сидят не простые люди, не ровня ему и в общем-то не знакомые - Сергей Васильевич и Петр Петрович, в чьих руках целиком находилась его, Славкина судьба. Это неравенство, с одной стороны, волновало его приятно, - вот он сидит с ними, выпивает, собирается даже закурить из их шкатулки, а другие ребята сидят сейчас в общей землянке и, конечно, завидуют ему, - с другой же стороны, его не покидала противная робость перед хозяевами и вершителями всех дел, от которых зависела Славкина судьба и судьба Славкиных товарищей.

Сергей Васильевич свернул в трубку сочный ноздреватый блин и вздохнул:

- Да, философия - это интересно.

- Да, - осмелился подтвердить Славка.

- Гегель, Фейербах, Кант... - мечтательно сказал комиссар.

- Да, - опять подтвердил Славка.

- Диалектика Гегеля, абсолютный дух, да и кантовская вещь в себе. Но Фейербах все-таки был материалистом...

Славка воспользовался паузой и заявил:

- Маркс взял у Гегеля рациональное зерно.

- И поставил его диалектику, - продолжил Сергей Васильевич, - с головы на ноги.

Славка, хотя учился уже в институте, Гегеля пока еще не читал, как не читал и Канта, и Фейербаха, а потому сказать ему больше нечего было, он молчал, как бы скрывал за своим молчанием некий солидный груз. Сергей Васильевич тоже не мог ничего прибавить к разговору и тоже замолчал, налег на блины. Петр Петрович налил по второй.

- За тебя, Слава, - нежно пробасил он и чокнулся со Славкой. Петр Петрович преклонялся перед учеными людьми. Славка казался ему именно таким ученым человеком.

- Ну что? - обступили Славку партизаны, когда он вышел из комиссарского отсека.

- Ничего, - ответил Славка скромно, немного стесняясь перед товарищами.

- Закрепляйся там, - сказал Арефий, - кончится курево, будешь ходить туда за табаком.

Славке показалось, что молочные глаза Арефия смотрели на него недружелюбно, так же, как в Дебринке, в ту первую минуту, когда он увидел среди партизан главного, вот этого самого Арефия, нынешнего своего командира. Что-то обидное было в словах Арефия - "будешь за табаком ходить". Славка отстранил стоявшего перед ним парня, прошел к печке с красным, раскалившимся боком, присел на полешек, закурил. Всегда так - к хорошему обязательно примешивается плохое. Только что было хорошо, и сразу все настроение испортилось. И Славка в который уже раз вспомнил своего Гогу, стал думать о нем. Очень не хватало Гоги.