Иван Петров - В чекистской операции Трест

Полагая, что фамилия не произвела на меня ожидаемого эффекта, она из правого кармана пальто пистолет вынула, играла им, подбрасывала его так, чтобы я непременно увидел под левой перчаткой выпуклые контуры маленького дамского пистолета и уяснил бы себе: «Стреляю с обеих рук». Понимал я — если что и заподозрила, то здесь, на открытой и оживленной дороге, стрелять не будет, потерпит до въезда в лес, поближе к границе. Подгоняя лошадь, оцениваю мои и ее возможности, если схватка внезапно возникнет здесь, в подводе. Ручки у нее маленькие, шейка тонкая, и мне, двадцатитрехлетнему сильному мужчине, справиться с нею — раз плюнуть. Конечно, если опасность замечу вовремя…

Хотя все шло благополучно, я ни на минуту не забывал о броненосном вооружении «госпожи», шагая впереди нее от оставленной в лесу повозки к линии границы. Не очень-то приятно иметь у себя за спиной такую вооруженную особу.

На берегу пограничной реки, узнав, что уровень воды до пояса, она быстро сняла обувь, верхнюю одежду и подбросила мне — несите!

Когда глубина достигла полуметра, я повернул в сторону, шагов пятьдесят прошел против течения и только после этого пересек речку и вышел на финский берег.

— Почему вы меня так долго по холодной воде водили?

— Опыта не имеете, госпожа. След может остаться, а следов на обоих берегах оставлять нельзя.

Одеваясь, предупредила:

— Вернусь обратно дней через десять, с мужем.

— Значит, пешком пойдем? Повозка двухместная.

— Найдите другую.

— Другой повозки нет и не будет.

Не поверила моим словам и обратно действительно пришла в сопровождении мужчины, который и в самом деле отрекомендовался — Стесинский. Ничего не только опасного, но и стоящего внимания я в нем не заметил. На вид чахоточный, из типажа «вечных студентов». Впрочем, сильные женщины рыцарем своего сердца редко выбирают сильных мужчин. Мимоходом отметил, что и Шульц его деловых качеств высоко не оценивала. При переходе через речку ему только верхнюю одежду доверила, а саквояж, как и при переходе в Финляндию, несла сама.

До Левашова, километров шестнадцать, шли лесом, почти не разговаривая. Мужчина оказался неважным ходоком, и я его не торопил. Чем медленнее идем, тем меньше времени останется для опасных мне разговоров в ожидании поезда, опасных и тревожных, особенно с двумя такими собеседниками. Но ничего, обошлось.

Через мое «окно» эта дама проходила довольно часто, но в дальнейшем только одна. Со всеми было трудно, а с ней — вдвойне. Очень опасны были многочасовые остановки с ней в лесу и ее проверки, всегда внезапные и каждый раз коварные по-новому. Они особенно утомляли.

— Вам подарок от наших друзей, — сказала она однажды и подала мне портсигар, большой и красивый, из рыжей кожи, отделанный золотом. — Нравится?

— Красивый, — говорю. — Дорогой, наверное, — и возвращаю.

— Он вам в подарок.

— Ненадолго подарочек…

— Почему ненадолго, не поняла?

— Потому что, — говорю, — меня ненадолго хватит, если такие вещи носить буду. Понимать надо.

— Простите, не учли наши друзья ваших особых условий.

Учли, и еще как учли! Если наброшусь на такую приманку, значит, не купленный ими холоп я, а ничего не опасающийся чекист в холопской роли.

Как-то зимой в пути со станции опрокинулись мои маленькие старинные сани. Вообще-то ничего особенного не случилось, поднялись и поехали дальше, потом в лесу часа два в санях сидели, ожидая наступления темноты. Она, как обычно, атаковала меня вопросами — не проговорюсь ли? Пешком по тыловым тропам пробрались к контрольной лыжне, с большим количеством пеших следов, по ней еще шагов сто, и там, где росли невысокие кусты можжевельника и не было троп в сторону нашего тыла, направились к границе — наступая след в след и в центр кустиков. Она шла аккуратно и лишнего следа не оставляла. И вдруг на самой границе — новая неожиданность:

— В Финляндию не перехожу. Вы опрокинули санки, и мой пистолет из кармана выпал. Поедем искать его.

Понимал я, что не такая она дура, чтобы пистолетами разбрасываться, и сама бы она назад не поехала. Еще один проверка, не больше. От поездки обратно решительно отказался — пограничная зона не для прогулок! Она продолжала настаивать, грозила, — и сдалась только после моего заявления о том, что считаю ее провокатором, сейчас же убегу к финнам и доложу им, как она себя ведет.

Спустя какое-то время Мессинг мне сообщил, что в письме из Парижа эта дама писала: «Основательно проверила „окно“. Все там хорошо, оно в руках осторожного и верного человека».

К личности этой дамы я еще вернусь.

К лету 1925 года мое положение резко осложнилось.

Участились переходы через мое «окно» Радкевича, чрезвычайно опасного врага, шпиона и диверсанта крупного масштаба. В те годы ему было менее сорока лет. Очень сильный, смелый и нахальный человек. В прошлом гвардейский офицер, белогвардеец и белоэмигрант, по моей прикидке третий муж Шульц-Стесинской. С таким дурака не поваляешь, не отвлечешь его призраками выдуманной опасности. В моей памяти он остался как один из самых опасных врагов, с которыми мне приходилось иметь дело. Намного опасней, чем он выведен в романе Л. В. Никулина «Мертвая зыбь» или в телефильме С. Н. Колосова «Операция „Трест“». Впрочем, я встречал его не тогда, когда он с гитарой развлекал свою непослушную, капризную и скучающую от безделья неверную даму сердца, а в лесах, с пистолетом. Отсюда, наверное, и разные образы и оценки.

Радкевич любил выпить и даже границу часто переходил «под мухой». Это было и на руку мне, но и против меня тоже. В таком состоянии его настороженность ослабевала, но росла шумливость и порывистость. И как угадаешь, что взбредет в голову полупьяному неуравновешенному человеку?

Надвигались и другие опасности. Комендант участка А. Кольцов, самым тщательным образом оберегавший мою безопасность в нашей собственной среде, говорил:

— Бомов, мой помощник, что-то заподозрил и на твою заставу просится. У поезда, говорил, тебя видели, в Ленинград без разрешения выезжаешь.

— Что вы ему сказали?

— Грубо оборвал. Предложил ему заниматься своими делами, не вмешиваться в мои дела. В Ленинград, к зубному врачу, ты всегда с моего разрешения выезжал. Самолюбив он, обиделся и пока будет молчать.

— Молчать будет, но слежку усиливает. Хочет сам накрыть.

— Трудно будет с ним, это верно…

Ко всему прочему я еще малярией заболел, с ежедневными приступами. Пришлось доложить С. А. Мессингу — не могу больше, силы на исходе.

— С Радкевичем вы справились и обязаны справиться. О вашей болезни мы знаем, Паэгле сообщил, но ничего сделать пока не можем…

— Но есть же у вас другие «окна»?