Дмитрий Веденяпин - Между шкафом и небом
- Название:Между шкафом и небом
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Текст
- Год:2009
- Город:Москва
- ISBN:978-5-7516-0848-4
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Дмитрий Веденяпин - Между шкафом и небом краткое содержание
В новой книге Дмитрия Веденяпина — проза, стихи и фотографии. Эта книга памяти родных и памяти времени (главным образом, 60-х и начала 70-х, увиденных глазами человека, родившегося в 1959-м). И стихи, и проза, и фотографии, в сущности, играют одну и ту же роль «стрелок-указателей», обращенных в сторону смыслов времени. Отчасти как будто явных, отчасти скрытых и не проясненных до сих пор. Как всякая книга, чьим предметом является прошлое, «Между шкафом и небом» — книга о памяти: почему мы помним то, что помним? Правда или иллюзия, что то, «чего как будто нет», есть?
Между шкафом и небом - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Баба Аня (Анна Яковлевна Ронис) — свет моей жизни. Ее предки были глубоко религиозны. Один из них стяжал особую милость Божью. Умирая, он сказал, что, если кому-нибудь из его потомков до седьмого колена (кажется, к этому последнему поколению принадлежал бабушкин дед) будет худо, можно прийти на его могилу и попросить о заступничестве. Согласно семейной легенде, у какой-то женщины из нашего рода тяжело заболел муж. Ничто не помогало. И хотя жили они в нескольких днях пути от могилы святого предка, женщина решилась ехать. Соседи пытались ее отговорить: «Куда ты? Это же безумие! Ты не застанешь мужа в живых!» Но она все-таки поехала. Нет нужды говорить, что мужу стало лучше именно в тот миг, когда она добралась до могилы праведника. К ее возвращению муж совсем поправился и вышел ей «во сретение».
Еще одна семейная история связана с моим прапрадедом, бабушкиным дедом-раввином. Однажды на улице он увидел удаляющуюся женщину. В посадке ее головы и общем очерке фигуры было что-то такое, что он, не помня себя, как зачарованный двинулся за ней. Женщина свернула в переулок, дед — за ней. Спустя какое-то время он с удивлением обнаружил, что женщина идет по его улице к его дому. Вот она подошла к калитке, оглянулась — и ребе узнал свою жену.
Бабушкины детство и юность прошли в Балте, небольшом городке недалеко от Одессы. Она училась в русской гимназии. Судя по всему, нравы в гимназии были либеральные: по субботам детям из религиозных еврейских семей разрешалось не помню точно — то ли не писать, то ли не ходить в школу вовсе.
Всю жизнь до пенсии бабушка проработала библиотекарем. Отношение к книге было соответствующим. Загибать страницы, класть открытую книгу на стол обложкой вверх считалось недопустимым. Под бабушкиным благотворным влиянием все мамины подруги пристрастились к чтению.
Мама родилась в 34-м году, а в 38-м арестовали и отправили в лагерь моего деда Самуила. Бабушка стояла в «тюремных» очередях, отправляла посылки, которые, судя по нескольким дошедшим из лагеря письмам, Самуил не получал. Была реальная опасность, что бабушку тоже арестуют. Кажется, какое-то время баба Нюра даже прятала их с мамой у своих деревенских родственников. Со мной бабушка никогда ни о чем таком не говорила. Хотя своего отношения к советской власти не скрывала. И не то чтобы она считала всех приближенных к власти палачами — нет, она им просто не верила. Если по радио рапортовали о рекордном урожае гречихи, бабушка предлагала запастись парой лишних килограммов гречки — будут перебои — и, как правило, не ошибалась.
Мне было четырнадцать лет, когда она умерла, то есть я был не таким уж маленьким. Почему же я не помню никаких слов? Ведь бабушка наверняка мне что-то рассказывала и про книги, и про свою жизнь. А я помню только ее седые волосы, глаза с длинными верхними веками-крышечками, руки. Помню ее нежность.
Как-то раз знакомый родителей (из шутников) начал расспрашивать меня о том, какие девочки мне нравятся, и не собираюсь ли я на ком-нибудь из них жениться. Мне было пять лет. Я в ужасе отвечал, что никакие не нравятся (неправда). От одной мысли о совместной жизни с какой-то чужой девочкой меня бросало в дрожь (правда). А вот жениться я собирался — на бабушке.
Нет, все-таки несколько бабушкиных слов я запомнил. Как она говорит маме: «Я готова заболеть всеми болезнями на свете, лишь бы Дима скорее выздоровел», когда у меня долго не снижалась температура и, кажется, я бредил. Врач неуверенным голосом сообщил диагноз: мононуклеоз. Сначала все всполошились, но, когда выяснилось, что этот врач пишет диссертацию о мононуклеозе, успокоились.
И еще: мы сидели на дачной террасе в Александровке, и бабушка, видимо отзываясь на что-то прочитанное, вдруг сказала: «А знаешь, я бы не хотела жить вечно». Помню, что мне стало страшно. Когда через много лет я прочитал у И. Ф. Анненского:
…О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам, —
я немножко понял, что бабушка имела в виду. Но это отдельная история.
Как бы то ни было, дни, проведенные с бабушкой на даче, — из самого чудесного, что происходило в моей жизни. Серо, идет дождь или, наоборот, светит солнце, и пчела ползает по принесенным бабой Нюрой лесным цветам. Бабушка читает или готовит. У нее очень красивое лицо.
Есть фотография, сделанная на каком-то съезде библиотечных работников. Общая: человек триста, наверное. Бабушкино лицо сияет там, оно какое-то совершенно особенное. Я не объективен? Разумеется.
В Пушкинском музее висит картина Андре Дерена «Субботний день». В детстве я ее боялся, а теперь, глядя на нее, вижу нашу комнату на Таганке и бабушку. Не потому, что бабушка так уж похожа на скорбных и суровых дереновских дев — разве что некоторой удлиненностью черт, — а потому, что так называемый «быт» в ее присутствии тоже просветлялся. Бабушка могла так войти в комнату, так улыбнуться, так поставить тарелку на стол, что я чувствовал мерцание чего-то невероятного, обещание чего-то такого, что значительнее всего на свете.
Наверное, с вами тоже так бывало: просыпаешься и не понимаешь, как расположена комната, вернее, как ты в ней расположен. Почему до стены десять сантиметров, хотя, когда ты засыпал, было десять метров? Утренняя головоломка в стиле Кэрролла. Смятенно оглядываешься…
Кстати, выяснилось, что я почти все помню: наши два окна, карнизы, шторы, стол, абажур, шкаф, дверь, пол. Особенно — пол. С елочными иголками между паркетин, вспыхивающими и снова гаснущими, когда солнце уходило. Рай Нового года… И пуговичный футбол. Папа меня научил. Поле — красиво расчерченная темно-коричневая доска (примерно метр на два); ворота из толстой проволоки с сеткой из марли (абсолютно гениальные); пуговицы-игроки — кажется, было три или даже четыре команды (по 6–7 «полевых игроков» плюс пуговица-вратарь). Некоторые пуговицы я помню до сих пор: скажем, толстую полупрозрачную. Роль мяча исполняла маленькая пластмассовая плошка из какой-то настольной игры (какой?). Игроки приводились в движение специальной пуговицей-битой. Точно рассчитав силу, держа биту под углом примерно 45 градусов, нужно было нажать на пуговицу-игрока. Это была совершенно упоительная игра. Можно было пасовать, наносить удары, в том числе в «девятку» — неберущиеся. По-моему, папа сам придумал эту игру с друзьями, когда еще учился в школе.
Ничего не сохранилось. Почему?
Надо сказать, что, вообще, всему «спортивному» (кроме борьбы самбо) меня научил отец: пинг-понгу, серсо, футболу (настоящему), бильярду, ездить на велосипеде. Он даже попытался дать мне уроки вождения автомобиля. Мне было лет десять, наверное. На грунтовой дороге у пшеничного поля, в Александровке. Секунд через пять я съехал в кювет, слегка повредив машину, и занятия решено было отложить. Как оказалось, на тридцать пять лет. Только справа от меня сидел уже не отец, а инструктор автошколы.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: