Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала

Уже тогда, за несколько месяцев до снятия меня с поста Главкома ВМФ [24], я почувствовал, что «доживаю» последние месяцы или дни моего командования. Чем это объяснить, трудно сказать. Я имел самое искреннее намерение работать при новой организации, и тот, кто говорит, что я был против этой организации, — не прав.

Мои представления о новой организации были сделаны еще за несколько месяцев до проведения ее в жизнь и находятся в архиве, чем я могу подтвердить свою точку зрения того времени. Будучи сторонником единой организации Вооруженных Сил в стране, я в то же время был против значительного сокращения прав наркома ВМФ как главнокомандующего по отношению ко всем флотам. Ведь для конкретного руководства флотами ему нужны и все права для этого. Я не понимал и не понимаю сейчас, как можно флоты подчинять одновременно нескольким инстанциям.

Мне кажется, что министр Вооруженных Сил, будучи их (флотов) прямым начальником, всегда может отдать им любые приказания через главкома или даже, в случае нужды, непосредственно. Я считал также неправильным отнятие у главкома многих функций, которые только формально могли решаться (и решаются сейчас) в высшей инстанции. При этом теряется ответственность конкретного лица. Такими вопросами являются все штатные вопросы назначения, присвоения званий и т. д.

Мне представлялось, что было исключительно много вопросов и координационного порядка, и оперативных, требующих увязки и совместного обучения различных родов Вооружейных Сил, и что у министра Вооруженных Сил или начальника Генштаба не было необходимости и возможности брать на себя функции Главкома ВМС. При замыкании слишком многих вопросов на себя образуется пробка, тормозящая все дело.

Кроме того, я был против создания промежуточных рабочих инстанций между министром и Главкомом ВМС, между Главморштабом и Генштабом. Мне казалось правильным, что Главком ВМС, являясь заместителем министра, должен непосредственно докладывать обо всем ему и на основании этого доклада и должны приниматься решения (так же по линии начальника Главморштаба и начальника Генштаба). Исходя из этого, я был против введения должностей различных заместителей, создания отделов и отделений управления кадров (по морской части) в Генштабе и т. д. Я считал безусловно правильным, что Главморштаб должен являться аппаратом Генштаба.

Мое возражение по этому вопросу было искажено и при моем снятии фигурировало как нежелание давать людей или даже как противодействие новой организации. Я справедливо опасался, что если завести аппарат ВМФ в Генштабе и других инстанциях Министерства обороны, то он будет фактически контролирующим органом всего исходящего от ВМС. На практике так и получилось. Скажем, все назначения офицерского состава, проработанные управлением кадров ВМС и утвержденные Главкомом ВМС, шли в морской отдел Главного управления кадров и снова обсуждались там, сводя на нет решения заместителя министра — Главкома ВМС. Главное же — терялось время, и докладчиком у министра практически был не Главком ВМС, чье мнение прежде всего нужно знать министру, а начальник Главного управления кадров, который не в состоянии знать флотские вопросы и вынужден смотреть на них глазами своего начальника морского отдела, как правило, офицера в небольших чинах и недостаточно авторитетного на флоте. Подобно этому, и другие вопросы продвигались и решались также медленно, контролировались аппаратом менее квалифицированным, чем раньше (непосредственно Главком ВМС — министр Вооруженных Сил).

Я пишу об этом, чтобы доказать, что фактической причиной снятия меня с должности было, конечно, не мое несогласие с новой флотской организацией. Я думаю, что истинной причиной было и мое искреннее стремление сделать все нужное для ВМС, и всегда выражаемое в настойчивой форме в этой связи собственное мнение. При моем болезненном реагировании на непринятие должных мер, переходившим часто в споры, я оказался неугодным человеком. Я должен был быть снят.

Я признал совершенно правильным мое снятие. И тогда же сказал на военном совете, что я, по-видимому, не в состоянии дальше проводить твердую линию руководства Военно-Морскими Силами, так как не сумел доказать свою точку зрения, и поэтому надо назначить нового руководителя [25].

Я считал нормальной также и работу комиссии [26], назначенной для участия в приеме и сдаче дел, мне вполне понятно и многое из тенденциозно излагаемого в мой адрес отдельными людьми, уже «перестроившимися» под новое руководство. Я стремился, призвав всю свою выдержку, признать недостатки и отмести неправильные обвинения…

Теперь мне надо было без лишней обиды приняться за новую работу там, куда меня пошлют. Мне только не хотелось в то время идти командовать флотом, как мне предлагал Булганин, потому что я знал, что новый Главком ВМС против моего назначения, а также потому, что мне было бы трудно ломать то, что я создавал. Тем более что я понимал: новое руководство, настроенное недоброжелательно ко мне, будет всячески мне не помогать, а лишь стремиться сделать хуже, а от этого будет страдать тот флот, которым бы я стал руководить.

Желая оглянуться на годы войны и собраться с мыслями, я решил пойти на более спокойную работу [27]. Однако все пошло по иному пути.

В деле «крутых поворотов» моим злым гением, как в первом случае (отдача под суд), так и во втором (уход в отставку), был Н.А. Булганин. Почему? Когда он замещал наркома обороны при Сталине, у меня произошел с ним довольно неприятный разговор из-за помещения для Наркомата ВМФ. Он тогда беспардонно приказал выселить из одного дома несколько управлений флота. Я попросил замену, он отказал. Согласиться с ним я не мог и доложил Сталину. Сталин, вставая на мою сторону, упрекнул Булганина: как же выселяете, не предоставляя ничего взамен? Булганин взбесился. Придя в свой кабинет, он заявил мне, что «знает, как варится кухня», пообещав при случае все вспомнить.

Вскоре подоспела кампания по борьбе с космополитами, и ряд дел разбирался в наркоматах. Некий В. Алферов [28], чуя обстановку (конъюнктуру), написал доклад, что вот-де у Кузнецова было преклонение перед иностранцами, и привел случай с парашютной торпедой. Подняли все архивы в поисках еще чего-либо более «криминального». Я только удивлялся, как за всю бытность мою во главе Наркомата и в течение всей войны при очень больших связях, которые я вынужден был поддерживать с англичанами, американцами и другими союзниками, и всякого рода взаимных передачах во исполнение определенных директив и личных указаний нашлось так мало или почти ничего сколько-нибудь существенного, что нарушало бы самые строгие нормы поведения. Булганин подхватил это и, воодушевившись, сделал все возможное, чтобы «раздуть кадило». В тех условиях это было нетрудно сделать. Действовали и решали дело не логика, факты или правосудие, а личные мнения. Булганин к тому же мало разбирался в военном деле, хотя и хорошо усвоил полезность слушаться. Он и выполнял все указания, не имея своей государственной позиции. Он был плохой политик, но хороший политикан.