Николай Кузнецов - Крутые повороты: Из записок адмирала

Не по своей воле, как правильно пишет Н.Л. Михайлов, а по указанию «сверху» председателем суда чести был назначен маршал Говоров, членами — М. Захаров, Ф. Голиков, Г. Левченко, П. Абанькин, Н. Харламов, Н. Кулаков — 2 армейца, 3 моряка и 2 политработника. На суде, кроме свидетелей обвинения (тот же Алферов), были и свидетели защиты, например, член-корреспондент Академии артиллерийских наук Чистосердов, но на доказательства защиты никто из судей внимания не обратил. Никакой суд был не в силах подорвать огромный авторитет Николая Герасимовича на флоте и в народе. Так была «отмечена» заслуга наркома за старание ликвидировать минную опасность для судоходства.

Можно утверждать, что из многочисленных версий причин гибели линкора «Новороссийск» (бывшего итальянского «Джулио Чезаре») является одна достоверная — подрыв на мине «RMH». Немцы, покидая в панике Севастополь в мае 1944 года, минировали, а вернее, беспорядочно сбрасывали в воду большое количество таких мин. За время моего командования 3-й бригадой траления в Усть-Двинске личным составом бригады на участке реки Даугавы от железнодорожного моста в центре Риги до оконечности входных молов было поднято водолазами флота около 100 таких мин. При разоружении некоторых из них установлено наличие в механизме гидростата, который на глубине Юм «надевал вторичный детонатор на взрыватель». При меньших (чем 10-метровая) глубинах гидростат не срабатывал, и хотя прибор кратности работал и запал срабатывал, но взрыва не происходило. Такие мины никаким тралом обезвредить нельзя. В сложном механизме мины с многочисленными паяными контактами бывали случаи, когда часовой механизм прибора срочности засорялся кусочками пайки и не работал. Когда «Новороссийск» пришел в гавань и стал на якорь, самим якорем или якорь-цепью он задел подобную мину, в которой отработал прибор срочности. Тот факт, что это была мина «RMH», доказывает пробоина в корпусе линкора. А перевернулся корабль потому, что, коснувшись носом грунта, потерял остойчивость. При большей глубине этого не случилось бы, и линкор плавал бы, как поплавок. Похожий случай имел место с большим танкером № 5 при таллинском переходе в 1941 году.

Если и ставить гибель линкора кому-то в вину, то в первую очередь, С.Г. Горшкову, который, будучи несколько лет командующим флотом, не принял должных мер к очистке гаваней от мин и, во вторую очередь, новому комфлоту Пархоменко — за нераспорядительность на аварийном корабле и гибель большого количества людей в сотне метров от берега. Никак нельзя обвинять Н.Г. Кузнецова, хотя сам он признавал свою вину за происшедшее.

Выше мы уже отмечали наличие большого авторитета Николая Герасимовича как выдающегося флотоводца, государственного деятеля и вместе с тем справедливого, заботливого и тактичного человека. Мне хочется привести пример, свидетельствующий о том, что никакой суд не мог изменить отношение к нему. В 1948 году Николай Герасимович, разжалованный до контр-адмирала, отдыхал на Рижском взморье в санатории ВМФ. В один из дней он позвонил мне, командиру бригады кораблей в Усть-Двинске:

— Николай Николаевич, не могли бы Вы мне в Майори прислать какой-либо небольшой катерок с рулевым, который знает реку Лиелупу; мне хочется пройтись по Лиелупе, войти в Даугаву, дойти до Риги, посмотреть бухты, торговый порт в Мильгрависе и возвратиться обратно.

Я ему ответил, что сам приду на катере и покажу все, что его интересует. Николай Герасимович возразил, дав понять, что ему не хочется отрывать меня от дел и отдыха (было воскресенье). Когда же я сказал, что для меня честь в очередной раз встретиться с ним и поговорить и что на катере буду один, сам за рулем, без моториста, после некоторого смущения он согласился. Лишь попросил меня быть, как и он сам, в штатском. После трехчасового плавания при возвращении Николай Герасимович попросил высадить его в поселке Дзинтарс, откуда хотел поехать до Майори одну остановку на поезде. С катера мы пошли на станцию и по пути заглянули в станционный буфет утолить жажду, погода была жаркая. Когда мы вошли, буфет был битком набит офицерами флота, все столики оказались заняты. Увидев Николая Герасимовича в штатском, все офицеры встали по стойке «смирно», а было их человек восемьдесят), наступила полная тишина. Николай Герасимович тихо сказал: «Спасибо!», смутился, вышел из буфета и до подхода электрички молча простоял на платформе, глядя в море.

После снятия Хрущева и смерти Жукова в ЦК КПСС пошел поток писем (как коллективных, так и от отдельных лиц) с предложениями восстановить Н.Г. Кузнецова в звании Адмирала Флота Советского Союза. Никаких ответов и реакции на это не последовало. После смерти Николая Герасимовича по инициативе адмирала И.И. Бойкова на имя Брежнева было послано письмо двадцати адмиралов, бывших командующими флотами, занимавших высокие посты в Военно-Морском Флоте, с просьбой о восстановлений Н.Г. Кузнецова в звании посмертно. Месяца через два я спросил у зав. отделом ЦК Н. Савинкина о судьбе этого письма. Он ответил, что письмо было направлено в ВМФ на рассмотрение Военно-морского совета; получен отрицательный ответ, и дело таким образом закрыто. О том, что на заседании Военного совета письмо адмиралов не рассматривалось, рассказал мне секретарь совета, показав ответ в ЦК КПСС, подписанный начальником политуправления ВМФ — членом Военного совета В.М. Гришановым, в котором было написано, что Военный совет рассмотрел письмо на заседании и считает нецелесообразным восстановление звания Н.Г. Кузнецову. Уже позже при свидетелях я в глаза Гришанову высказал свое мнение о его неблаговидном поступке. Он промолчал, а потом заявил: «Я думаю, что этот ответ был за двумя подписями, а не только моей». Кого второго он имел в виду, думаю, объяснять не надо.

В день смерти Николая Герасимовича в декабре 1974 года руководство ВМФ возвращалось в Москву из поездки на Дальний Восток. Я, как оставшийся за главкома, встречал их на аэродроме Чкаловский и там доложил о печальном событии. После некоторого молчания В.М. Гришанов изрек: «Ну что ж, надо назначить комиссию, которая свяжется с семьей, узнает, на каком кладбище они хотят его похоронить, и, видимо, дать некролог за подписями членов Военного совета». Председателем комиссии назначили В.А. Касатонова, меня — заместителем.

Почувствовав неладное, я позвонил А.Н. Косыгину и, зная его отношение к Николаю Герасимовичу, доложил о случившемся. Алексей Николаевич ответил, что знает о печальном событии, а на мои слова о затруднениях с некрологом и местом захоронения сказал: «…Скажите Промыслову — хоронить на Новодевичьем кладбище, там есть площадка, где похоронены адмиралы!» А в отношении некролога: «Сегодня возвращается из Югославии Брежнев, я ему доложу. Но при любых решениях под некрологом поставьте мою подпись». Через день в газетах появился некролог с портретом, начинавшийся словами: «После тяжелой болезни скончался видный военный деятель, активный участник гражданской и Великой Отечественной войн, Герой Советского Союза вице-адмирал в отставке Кузнецов Николай Герасимович…» Далее в некрологе была перечислена вся его служебная деятельность, указаны все должности, в том числе и наркома с 1939 года, и что в годы Великой Отечественной Н.Г. Кузнецов умело руководил боевыми действиями флотов против немецко-фашистских захватчиков и японских милитаристов. Было упомянуто и руководство советскими моряками-добровольцами в Испании. Подписали некролог Брежнев, Подгорный, Косыгин, все маршалы Советского Союза, адмиралы, всего 47 человек.